Вы когда-нибудь пробовали фиолетовые помидоры? Принимали гостей в животе? Или знаете, как продлить лето? Сразу так и не ответишь, пока не познакомишься с произведениями писателя, который видит то, что не замечают другие. Знакомьтесь ещё с одним нашим автором Викторией Татур!

 Виктория, расскажите читателям немного о себе.

 Я родилась в солнечном щедром Ташкенте. Но во втором классе переехала с мамой на ее родину, в Россию. Жила в небольшом городке под Петербургом и часто ездила в деревню к бабушке и дедушке. Именно с деревней у меня связаны самые теплые, порой, щемящие воспоминания. Здесь я научилась любить все вокруг, чувствовать утренние запахи после росы, заботиться о животных и помогать близким, облегчая их тяготы. Я всегда знала, что хочу связать свою жизнь с книгами, поэтому поехала в Петербург. Там поступила в РГПУ и. А.И. Герцена на филологический факультет. Окончив его, переехала в Москву, где и начала писать. А, когда родился сын и немного подрос, он стал слушателем моих первых рассказов для детей.

Как ваши близкие относятся к тому, что рядом с ними живёт писатель?

 Когда напечатали мой первый рассказ в сборнике «Валины сказки», я спросила сына: «Ты рад за меня?». Он очень серьезно взглянул в мои глаза и ответил: «Нет, я тобой горжусь!»  Но самую сильную поддержку я чувствую от мамы. Она заполняла мое детство книгами, сказками, невероятными историями, придуманными ею. Мы вечно опаздывали в театр, цирк или в кино, потому что я все просила и просила ее прочесть еще одну страничку очередной книги. Кажется, мама с детства готовила меня к чему-то серьезному и особенному, вовлекая в мир удивительных сюжетов.

 

У вас много рассказов о животных. Откуда берёте сюжеты?

 

Любовь к животным мне привил дедушка. Каждое лето я проводила в деревне. Просыпалась от настойчивого пения горластого петуха, собирала яйца, которые курицы несли прямо в конуре добряка Шарика, рвала яблоки для теленка Фильки. Но больше всего я любила приходить на ферму, где дедушка работал трактористом. Он раздавал коровам сено, гладил их по влажному носу,  давал им имена и никогда их не путал. А коровы, завидев его, радостно мычали и задирали хвосты. Сейчас уже давно нет ни бабушки, ни дедушки, и теперь я приезжаю в деревню к маме. Время здесь становится неспешным, тягучим. Поэтому так просто заметить кота, безуспешно пытающегося оседлать скворечник, или сороку, срывающую с грядки ромашку. И зачем она только ей понадобилась? Здесь, что ни день, то новая история. Именно любовь к отчему дому, бережно хранящему воспоминания, позволяет мне взглянуть на мир детскими глазами, увидеть то, чего не замечают другие.

Как вы считаете, сложнее писать о детях или для детей? 

Полагаю, детская литература подразумевает большую ответственность. А это всегда сложно. Писатель должен уметь говорить с детьми, быть интересным и, главное, честным. Я уверена, что именно для детей писать проще, чем про детей. Но я люблю писать о детях. Чувствую себя настоящим шпионом, выслеживая их, подслушивая, подмечая характеры и поведение. Но неизменно в своих произведениях я наделяю их большей добротой, отвагой и сердечностью, потому что уверена, литература влияет на становление маленькой личности, подает примеры и помогает совершать добрые поступки.

Ваши рассказы всегда весёлые? Или можете добавить грустинки? 

Дети любят смеяться, и я вместе с ними. Поэтому многие мои произведения веселые. Конечно, в некоторых рассказах невозможно обойтись без грусти. Уверена, в ребенке необходимо воспитывать чувство сопереживания и сострадания. Но одно я знаю точно, в любом произведении непременно должно произойти чудо или надежда на него. Ребенок должен, обязательно должен верить, что добро (маленькое или большое, неважно) обязательно преодолеет и победит зло.

Пишите ли вы для взрослых? 

Иногда я пишу для взрослых. И все эти рассказы о моих ушедших родных. Мне все кажется, будто я что-то не успела им сказать, поблагодарить, выразить любовь или попросить прощения. В такие моменты я чувствую себя скульптором, создающим надгробные камни ушедшим близким, о которых будут помнить и знать мои потомки. Я верю, что человек не умирает до тех пор, пока о нем помнят.

В мае этого года в Оренбурге проходил Международный фестиваль детской литературы «Чудо-книга», где состоялось награждение победителей в конкурсе «Первая книга». Ваше произведение заняло I место. О чём оно?  

Это сказка про неуклюжего Сладкоёжика. Он работал на шоколадной фабрике: подносил корзины с ягодами, следил за свежестью молока. И больше всего на свете он мечтал стать настоящим кондитером. Но никто не воспринимал его в серьез. И вот однажды перед большим лесным праздником, все конфеты пропали. Сладкоёжику удалось найти воришку и вместе с ним спасти праздник. Они приготовили настоящий вкусный торт. И после этого, конечно, он стал главным кондитером леса. Эта сказка о дружбе и доброте, о преодолении себя и вере в свои силы.

И ещё немного о ваших литературных достижениях.

Дважды я была победителем литературного конкурса в Михайловском заповеднике им. А.С. Пушкина. Заняла первое место на международном фестивале «Чудо-книга» в литературном конкурсе  «Первая книга» (сейчас книга готовится к печати). В июле 2019 г. была участницей Всероссийской школы писательского мастерства при поддержке фонда Филатова. В сентябре  приму участие во всероссийском семинаре молодых писателей в Оренбурге. Состою в Международном творческом объединении детских авторов. Мой первый рассказ «Три карасика» был напечатан в сборнике  «Валины сказки». Рассказ о дедушке «Пока горит погасшая свеча» в сборнике «О бабушках и дедушках» (Астрель-СПб). Рассказ «Чудо за окном» в сборнике «Таксичные истории» (Астрель-СПб). К печати готовится сборник фантастических новелл для подростков, среди них есть и моя под названием «Эффект туманного зрачка».

Есть такое мнение, что детскому писателю не обязательно любить детей. Согласны вы с этим? 

Детский писатель, это особое направление, предполагающее полную отдачу тому малышу, который возьмет в руки книгу.   Они закладывают целый культурный пласт в свои произведения, учат ребенка морали, добрым поступкам, помогают взрослеть, проявлять сердечность и учат любить. Именно на детских писателях лежит огромная ответственность в сопричастности к становлению будущего поколения, ведь дети доверчивы и восприимчивы по своей природе. И, конечно, они удивительно тонко чувствуют искренность.

Кроме литературы, чем ещё увлекаетесь?

 

По своей натуре я охотник, люблю ловить вдохновение и выслеживать сюжеты. Я охочусь за ними в горах с рюкзаком и потрепанной палаткой, плыву вслед за ними на лодке, расчесывая веслами рябь реки, прохожу по лесам и всматриваюсь в густые кроны сосен. Но иногда вдохновение прячется на пустом холсте, и тогда я беру в руки кисть и масляные краски, создавая новые сюжеты или мир, где будет происходить волшебство моей новой сказки. 

Что на встречах с юными читателями желают вам? И что желаете вы? 

У меня было не так много встреч с читателями. Но одна мне запомнилась очень хорошо. Однажды младшим школьникам я читала свой рассказ про муравьев. Мне с трудом удавалось перебить хохот и гомон среди юных слушателей. А потом многие из них подарили мне рисунки с героями рассказа. И почти на каждом было одно пожелание: «стать популярной». Видимо, для современных детей это важно. Я же всегда желаю читателям больше читать, познавать мир и видеть в нем чудеса, которые, я уверена, повсюду, стоит только присмотреться.

Подготовила Ната Иванова

 

ПЁС-ПАПИРОС

Тем летом я приехал в деревню на каникулы и даже не представлял, какой меня ждал сюрприз. Дедушка принес в дом щенка. Мы долго думали, как его назвать. Пробовали то одну, то другую кличку, но казалось, ни одна не подходит. Вдруг дедушка сказал:

- Честер!

Щенок посмотрел на него внимательно, наклонил голову вбок и приподнял одно ухо. Второе безнадежно висело.

- Смотри-ка, ему понравилось, - засмеялся я.

         Честер рос веселым и совершенно глупым псом. Он ни за что не поддавался дрессировке. Сидеть, подавать голос или лапу он категорически отказывался. Только смотрел на нас добрыми карими глазами и бешено вилял хвостом. И каждый раз давал повод для переживаний. Отправляясь в лес, мы держали его за ошейник, пока переходили дорогу, где ездили машины. Ведь угодить под них ему ничего не стоило. Честер гонялся за каждой машиной и облаивал ее. Водителям приходилось жать на тормоза и сигналить псу, чтобы ушел с дороги. В лесу Честер беспечно скакал по кочкам и запросто мог провалиться в болото. Кроме того, пес не ладил с коровами. Они паслись на лугу рядом с лесом. И те от всей души поддавали ему рогами.

         Зато он был знатным сторожем. Единственным в своем роде! Честер запрыгивал на конуру, затем забирался на поленницу, а с нее одним махом попадал на крышу высокого сарая и зорко наблюдал за происходящим. Перед глазами открывался широкий обзор - не сравнишь с нашим небольшим двориком.

         Сначала жители деревни удивлялись. Проходя мимо нашего дома, они слышали лай откуда-то сверху. Задирали голову, а потом долго смеялись.

- Надо же, собака по крышам, как кошка лазает, - усмехались они.

Однажды дедушка вышел на крылечко выкурить папироску и увидел, как Честер сорвался с крыши: пес заснул на самом краешке, перевернулся во сне и полетел вниз. Цепь зацепилась за шифер, и он повис. Дедушка бросился к Честеру и успел отцепить ошейник, пыхнув клубом дыма прямо в морду собаки. Честер закашлялся, зачихал и довольный бросился прыгать вокруг дедушки. Все норовил лизнуть того в нос.

- Ну, Пес-Папирос, - говорил потом дедушка. – Чуть не задушился. Как я вовремя на улицу вышел.

С тех пор у Честера появилась вторая кличка. Дедушка его тогда так в шутку назвал, но Честер оправдал и закрепил за собой в округе прозвище Пес-Папирос.

Его любовь к крышам было не победить, поэтому пришлось нашей собаке ослабить ошейник, а то мало ли что. А Честеру это было только на руку. Точнее на лапу. Теперь он свободно мог выпутываться из ошейника и бегать по деревне.

Повадился наш пес к магазину бегать , а там, как водится - место встречи деревенских жителей, где можно поговорить, обменяться новостями и других послушать. Честер подкарауливал зазевавшегося покупателя и тащил у него из сумки все, что плохо лежало. То буханку хлеба домой притащит, то банку тушенки или консервов, а то и мыло хозяйственное принесет. Но это все так, для развлечения. Самая страсть и азарт - стащить, у какого-нибудь мужичка торчащую из кармана пачку папирос. С этой пачкой в зубах он уносился прочь, довольный прибегал к нам во двор и с упоением дербанил ее, при этом смешно чихая. Он и у дедушки папиросы таскал, если тот по забывчивости их где-нибудь оставлял. А уж нюх у Честера был отличный, и он обязательно эти папиросы находил. Как только дедушка его ни отчитывал, ничего не помогало. К нам и мужики приходили, жаловались. А дедушка возмещал им украденное своими папиросами.

- Слышишь, Пес-Папирос? Одни убытки от тебя! – говорил дедушка и грозил ему пальцем.

А Честер опускал морду и смешно прикрывал лапой глаза.

- Стыдно?! – радовался дедушка, гладя его за ухом.

         И пес, с бешенной скоростью виляя хвостом, вновь забирался в три легких прыжка на крышу сарая.        

За Честером закрепилась слава доброго пса. Но разве детям это объяснишь? Когда они видели Честера, несущегося, как конь, на них во весь опор, то тут же разбегались врассыпную. Причем прыгали в канавы с крапивой по шейку.

Родители, конечно, жаловались: дети домой приходят с волдырями от крапивы и репейниками в волосах. Но мы еще не раз видели свисающую с крыши цепь и не решались затянуть ошейник.

А осенью я уехал, в школе начались занятия. Я долго прощался с Честером и просил дать мне лапу. Но он облизывал мои руки и все норовил ткнуться носом в лицо. В школе я рассказывал ребятам о том, какой у меня необыкновенный пес, Пес-Папирос. Иногда звонил дедушке, и он с удовольствием передавал мне от Честера привет и рассказывал о его новых проделках. А я говорил, что следующим летом обязательно научу его давать лапу.

         Но однажды утром в деревне пошел первый снег. Это действительно был первый снег в жизни Честера. Пес весело прыгал и ловил зубами снежинки. Он так разыгрался, что увлекшись новой забавой, умудрился снова сбежать, сорвав ошейник. Он наматывал круги вокруг деревни и несколько раз вихрем проносился мимо нашего дома, окутанный белыми хлопьями снега. Дедушке никак не удавалось заманить его во двор. А потом пес исчез. Не пришел ни к обеду, ни к ужину. Дедушка искал его у дороги, в лесу, и на болоте, где когда-то мы бывали с Честером. Пса нигде не было.

Дедушка тяжело переживал утрату глупого, но любимого пса. Он долго не решался взять другого щенка. Дедушка выходил на крыльцо и звал Честера. Каждый день безнадежно звал и вглядывался вдаль, надеясь, что там, вдалеке, появится силуэт пса, отчаянно виляющего хвостом. Он оставлял на крыльце папиросы – «вдруг Честер придет на них по запаху». Но папиросы лежали нетронутые, желтея от времени.

Дедушку уговаривали взять новую собаку, говорили, что Честер мог угодить под машину, или в лесу его волки задрали, а то и в охотничий капкан попал.

Спустя два года дедушкин знакомый Егор Трофимович признался, как слышал в тот день выстрелы на окраине деревни. Там стоит дом, где живет Андрей Сечин. У него есть ружье. Он охотник. Андрей живет обособленной от деревни жизнью, дружбу ни с кем не водит, и его не то чтобы боятся, но обходят стороной. Какая-то в нем чувствуется сила и исходит опасность. Поговаривали, что он отстреливает бродячих собак , которые пробегают мимо его дома. А в тот день наш Честер был без ошейника.

Дедушка сжимал кулаки, до скрежета зубов сводил скулы и порывался пойти к Андрею.

- Да куда ты сейчас? – уговаривал Егор Трофимович. – Столько лет прошло. Разве сейчас кому что докажешь? А правды все равно не узнаешь.

- Что ж ты раньше молчал? – спрашивал дедушка и от бессилия и отчаяния сжимал кулаки.

- А раньше я сказать не мог. Нет-нет, никак не мог. Меня б Андрей вместе с твоим Честером подстрелил, - словно обороняясь, сказал Егор Трофимович.

- А ты видел, как он стрелял? – выкрикнул дедушка.

- Видеть не видел, но слыхал.

После этого разговора дедушка перестал звать Честера и все рисовал в своем воображении, как пес уворачивается от вылетающих патронов стального дула ружья и убегает далеко в поле. Самые тяжелые мысли приходили по ночам, когда ему виделось, что Честер погибал от меткого выстрела охотника. После долгих раздумий, дедушка принял решение взять нового щенка. Он больше не мог бороться с одолевающими тяжелыми мыслями и надеялся, что щенок скрасит его одиночество.

         Наступили летние каникулы, и я снова приехал в деревню. Я сразу подружился со щенком. Он походил на серый пушистый комочек и получил кличку Шарик. Шарик всюду бегал за мной и все время хотел играть. Правда, по крышам он лазать не умел. Зато быстро научился подавать лапу и выполнять команды.

         Как-то утром я с дедушкой поехал в город. Мы зашли на почту, а потом в магазин, где накупили продуктов. С большими тяжелыми сумками мы подошли к пригородной остановке. Пора возвращаться в деревню.

         К остановке шла девочка, а вокруг нее прыгала и всячески виляла хвостом собака, похожая на…

- Буран, перестань, - смеялась девочка и весело отмахивалась от нее.

- Честер! – закричал я. – Че-е-е-стер!

Пес подбежал ко мне, обнюхал и весело завилял хвостом.

- Это же наш Честер! – не унимался я и от восторга чуть не начал задыхаться.

Дедушка тоже принялся гладить Честера. Но пес вырвался и вновь подбежал к хозяйке.

- Его зовут Буран, - сказала девочка.

- Это твоя собака? – спросил я и почувствовал, как мой голос задрожал.

- Почти, - сказала она. – Это пес нашего двора.

И она рассказала о том, как у них появился Буран. Он пришел к их подъезду года три назад. Буквально рухнул у дверей не в силах идти дальше. На него тогда было страшно смотреть: облезлая шерсть, ребра выпирали под кожей, а на лапе кровоточащая рана, идеально круглая, словно через нее прошла пуля навылет. Наверное, он много дней ничего не ел. Добрые соседи пожалели его, накормили и пустили жить в подъезд, где сделали для него подстилку из коробок и старого одеяла. В тот день разыгралась настоящая метель и собаку решили назвать Бураном. На третьем этаже живет дядя Коля, он ветеринар. Дядя Коля сказал, что Бурану около года, определив возраст по молочным зубам. Он смазывал ему раны какой-то мазью и делал уколы. Вскоре Буран окреп, его раны зажили. Он весело скакал по двору, встречая каждого жителя подъезда и радостно виляя хвостом.

- Так он и живет в нашем подъезде уже несколько лет, - закончила рассказ девочка. – А знаете, что самое странное? Он все время таскает у соседей папиросы, разрывает их зубами и смешно чихает при этом! – она звонко рассмеялась.

         Подошел наш автобус. Дедушка на прощание погладил Честера и подтолкнул меня к двери. Я залез в автобус, и стоя на ступеньках, позвал пса:

- Честер!

А он вилял хвостом и прижимался к ногам девочки.

- Честер! – снова крикнул я.

И тут мне показалось, будто он посмотрел на меня внимательно, наклонил голову в бок и приподнял одно ухо. Второе безнадежно висело.

         Двери автобуса закрылись и мы уехали. Всю дорогу до дома мы с дедушкой молчали. Каждый думал о своем. Во дворе нас радостно встречал Шарик.

- Не грусти, - сказал дедушка и похлопал меня по плечу. - Честер тогда совсем молодой был, щенок. За три года он нас забыл. Зато как предан своим новым хозяевам, которые его спасли.

Помолчал и добавил:

- Ну, Пес-Папирос, глупый - глупым! Но ты смотри-ка, выжил же, а? Выжил!

 

ВОЛШЕБНЫЙ ДУБ

- Нет, я так больше не могу, - мама открыла дверь и вышла из комнаты.

- Я тоже так больше не могу, - Петя закрыл учебник и вышел вслед за мамой.

В кухне сидел папа, читал газету. Он посмотрел поверх очков на вошедшую делегацию и рассеяно спросил:

- Чего это вы так расшумелись?

- Сережа! Ну сделай ты что-нибудь с этим ребенком. Он «Лукоморье» выучить не может.

- Могу, - буркнул Петя, - просто он скучный.

- Слышишь, что говорит твой сын? Ему, видите ли, Пушкин скучный, - не унималась мама и сунула в рот сушку. Потом спохватилась и сказала сыну, - иж-жа тебя жабыла, што я на диете.

- Думаю, ему, что Пушкин, что Сушкин – разницы никакой. Он же толком с ним не знаком, - справедливо заметил папа, убирая газету в сторону.

- Вот пусть и познакомится, выучит «Лукоморье»!

- Я же не виноват, что мне неинтересно, - оправдывался Петя, надеясь, что все пошумят-пошумят и займутся своими делами, как обычно.

- Да там же и про Бабу-Ягу, и про Кощея, и про Лешего!

-А я роботов люблю и человека-паука!

- Ну, уж извините. Тут Александр Сергеевич, конечно, сплоховал, - развела руками мама, - представляю, у Лукоморья дуб зеленый и человек-паук ученый. Сережа, я так больше не могу. Теперь ты с ним воюй!

Петя взглянул на папу, надеясь, что тот скажет, что у него полно работы, и вообще, ребенок должен учиться самостоятельности.

- А чего тут воевать? – неожиданно весело отозвался папа. – Мы не просто познакомимся, мы сейчас с Пушкиным лучшими друзьями станем. Правда, Петя?

Петя такому настрою удивился и даже немного обрадовался, но все еще продолжал упрямиться:

- У меня уже есть лучший друг, Димка Мухин.

- А теперь у тебя еще и Сашка Пушкин появится!

Так на Александра Сергеевича Пушкина Петька еще не смотрел. Ему он всегда представлялся строгим и суровым. И почему-то мраморным. Хотя у Петьки с Пушкиным было одно сходство: у него тоже были черные кудрявые волосы. Петьке даже интересно стало, как это папа собирается его с Пушкиным подружить? Он рассмеялся и побежал за учебником.

Вернувшись в комнату, Петя увидел, как папа распахнул дверь балкона и внес туда стремянку. Забравшись на нее, он открыл верхнюю дверцу шкафа и вытащил рулон обоев.

- Петя, тащи ножницы!

Петя снова убежал в свою комнату, подпрыгивая от удовольствия: «что-то интересное сейчас будет»! Папа отрезал большой кусок от обоев:

- Теперь, фломастеры давай.

         Петя снова стрелой унесся в комнату и принес черный маркер.

- Держи.

- А чего только один? Ты все неси.

- А сразу нельзя было сказать, - надулся Петя. – Что я туда-сюда должен бегать?

- Мы урок литературы совмещаем с физкультурой! – стихами заговорил папа.

         Они разложили на полу лист обоев и уселись рядом. Папа нарисовал в центре листа высокое раскидистое дерево, обозначил кота овалом с треугольными ушами и длинным хвостом. И протянул от этого кота к дереву тонкую веревочку.

Папа прочел первое четверостишие, указывая рукой, то на кота, то на дерево:

У Лукоморья дуб зеленый;

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом.

         Папа водил фломастером от кота к дубу и обратно:

- Запомнил? Теперь ты.

- У Лукоморья кот зеленый, - начал Петя, попутно закрашивая кота зеленым фломастером.

- Да не кот, а дуб, - поправил папа и, выхватив фломастер у сына, принялся закрашивать им дерево.

- А кот было бы интереснее, - буркнул Петя и снова конфисковал у папы фломастер. - Это же сказка. А я никогда зеленых котов не видел. Может, заведем кошечку, или собачку, или рыбок золотых? – умильным голосом спросил Петя, пририсовывая рядом с котом кашалота.

- Пока Пушкина не выучишь, никаких кошечек-собачек, - донеслось из кухни.

- А ты не подслушивай, - отозвался папа. - У нас тут, можно сказать, мужская дружба завязывается. Ну, продолжим. Только давай без зеленых котов. Вдруг Сашка обидится.

- Какой Сашка?

- Как какой? Пушкин, конечно же.

И Петя с легкостью повторил первое четверостишие.

- Молодцом! – похвалил папа.

- Только знаешь, что? Лучше бы дуб был желтый.

- Это еще почему?

- Если дуб зеленый, значит, тут летом все происходит. А я осень люблю. Осенью у меня день рождения.

- А ты знаешь, что Пушкин тоже осень любил?

- Он осенью родился? – восторженно спросил Петя.

- Нет, Пушкин как раз-таки родился летом, но в осени видел особую прелесть. Есть даже такое выражение «Болдинская осень».

- От слова балда? – рассмеялся Петя.

- Сам ты балда! - обиделся папа. – Это имение такое было Большое Болдино. Там Пушкин какое-то время жил и много гениальных стихов написал.

- И он их все наизусть знал? – с подозрением спросил Петя.

- Все, - подтвердил папа, не моргнув глазом.

- О-ей! Давай дальше учить.

Когда они дошли до строчки «русалка на ветвях сидит», Петя спросил.

- А она что, сухопутная?

- Почему сухопутная? – не понял папа, рисуя на ветке дерева рыбу с человеческим лицом и длинными волосами.

- Ну, русалки обычно в воде плавают. Чего это она на дерево полезла?

- Так то обычные русалки, а у Пушкина - сказочные.

- Понял, - сказал Петя.

- Вобще-то русалки раньше с ногами были. Это уж потом они к нам из Европы с модными хвостами приплыли, - выглянула мама из кухни. – И еще они были очень красивые и стройные.

- Как наша мама, - подтвердил папа.

Мама кокетливо поправила волосы, смущенно улыбнулась и скрылась в кухне. Папа стал читать дальше:

- Там на неведомых дорожках,

- Следы невиданных зверей.

Петя усердно принялся рисовать следы по всему листу.

- Это у тебя не звери, а стадо динозавров пробежало, - заметил папа. – А нам еще избушку где-то пристроить нужно.

- Ты не переживай, сейчас пристроим.

И Петя начертил высокий дом-ракету на длинных спичках с лапами.

- Это, папа, современная высотная избушка на курьих ножках, чтобы здесь из всех сказок Бабки-Ёжки поместились.

- Неплохо, - заметил папа. – Закончатся у одной Бабы-Яги сушеные пауки или консервированные лягушки, она в соседскую дверь постучит и у другой такой же Бабки-Ёжки их в долг возьмет.

- Ага, это как мама к тете Ире за солью ходит.

- Думаю, мама у тети Иры эту соль добывает. Как уйдет, так потом час сиди и жди, когда она с соляных раскопок вернется, - громко сказал папа, чтобы мама услышала.

- А все потому, что кто-то эту соль в магазине купить забывает, - отозвалась мама.

- Опять вы спорите! – Петя дернул папу за рукав. – Давай дальше читать!

Наконец, они добрались и до витязей:

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из вод выходят ясных…

- А это уже морская пехота получается, - уверенно сказал Петя. – Только тоже сказочная.

- Соображаешь, - согласился папа, рисуя вместе с сыном тридцать человечков по схеме «палка-палка-огуречик».

Самому большому «огурцу» Петя пририсовал густые усы и бороду и довольный сообщил:

- А это дядька их морской. Пузатый с длинной бородой!

- Почему пузатый? Может он был такой же подтянутый, как я, - и папа с усилием втянул в себя живот. - Так, идем дальше, - и папа прочел следующее четверостишие.

- Ничего не понял, - сказал Петя. – Там королевич в теплоходе, стреляет в грозного царя?

- Да не в теплоходе, а мимоходом! Значит легко, попутно. И не стреляет, а пленяет, то есть в плен берет. Тогда еще пистолетов не было.

- Бедные, как они жили: ни пистолетов, ни планшетов? – посочувствовал Петя.

- А как ты живешь без супер-интуитивного мыслешпрота?

- Какого еще мыслешпрота?

- Вот видишь, а твои внуки будут удивляться, как ты без него жил и играл в допотопный планшет. Продолжим.

В темнице там царевна тужит,

А бурый волк ей верно служит, - прочел папа.

- Во-от, а если бы у нее интернет был, она может не так бы грустила. Фотки в инстаграм выкладывала бы, на ютюбе видео про прически смотрела.

- И превратилась бы в глупую лягушку, - заметила мама.

- А тут твоя мама права, - согласился папа. – На чем мы остановились? Ага, нашел.

Там ступа с бабою-Ягой

Идет бредет сама собой…

- Знаю-знаю, что ты сейчас скажешь, - папа посмотрел на открывшего было рот Петю. – Что ступа у Бабы-Яги на автопилоте летает!

         Петя восхищенно посмотрел на папу.

- Там Царь Кащей над златом чахнет;

Там русский дух… Там Русью пахнет! – торжественно произнес папа.

- А у нас, кажется, котлетами пахнет.

- Эх, ты, Петя, Петя! Русский дух надо не носом нюхать, а понимать, что это воплощение мужества, верности, готовности к борьбе со злыми силами.

- Ага, а еще благородство, смелость и доброта.

Теперь уже папа посмотрел с восхищением на сына.

Повторяя четверостишия, они дошли до последнего, завершающего:

И там я был, и мед я пил;

У моря видел дуб зеленый…

- И там я был, и колу пил, - с ухмылкой сказал Петя.

- Вот, когда станешь поэтом, в своих стихах пей колу, сколько влезет, - предложил папа, - а Пушкина все-таки не перевирай!

- Конечно, Пушкину легко было стихи писать: он и дуб, и кота этого видел. А я тут в четырех стенах сижу, света белого не вижу, - пожаловался Петя.

- Бедный ребенок, - посочувствовал папа и окинул взглядом стену, увешанную фотографиями улыбающегося Пети на фоне египетских пальм, крымских гор, пляжа Средиземного моря. – А ведь ты прав. Пушкин и впрямь видел этот дуб. Он, знаешь, какой огромный, мохнатый?

- И кота, и цепь золотую?

- Разумеется. Поэтому-то он и великий поэт, гений! Представляешь, какое воображение?

- Я тоже хочу на этот дуб посмотреть. Вдруг и я кота увижу или еще что-нибудь интересное? А может быть, целое стихотворение напишу.

- Прекрасная идея! – обрадовался папа. – На каникулах махнем с тобой в «Михайловское», там этот дуб до сих пор растет. Посмотрим, где Пушкин бывал, стихи писал. Смотри-ка, в рифму получилось.

- Пап, а мы точно поедем дуб смотреть? – уточнил Петя. Вечно родители обещают, а у них потом обязательно какие-нибудь важные дела гореть начинают.

- Конечно! – выдохнул папа.

Тут из кухни вышла мама и посмотрела на обойно-напольное творчество:

- Давайте вашу картину повесим.

         На куске обоев не осталось пустого места. На нем скакали в разные стороны и громоздились друг на друге следы, коты, богатыри и скрюченный знак вопроса с короной на голове, в окружении желтых кружочков. Это, надо полагать, чах над златом Царь Кащей.

Пока папа пришпиливал кнопками картину к стене, Петя ураганом носился по квартире и декламировал стихотворение наизусть. Он оседлал швабру и, размахивая игрушечным мечом, пленял грозного царя. Царем была мама. Она хохотала от души и, конечно же, сдалась молодому королевичу.

После ужина папа устроился на диване и включил телевизор. Начался футбольный матч. В коридоре послышался шум, будто что-то тяжелое волокли по полу.

В комнату вошел Петя. Он с усилием прижимал к груди большую, увесистую книгу. Из-под мышки торчал пенал с фломастерами. Другой рукой он тащил за собой громадный рулон метровых обоев.

- Па-ап, - позвал Петя, еле удерживая вещи, - а давай еще и с Лермонтовым подружимся?!

 

ХАРБОБ

Мой лучший друг Генка с трудом дождался, когда я на летние каникулы в деревню приеду. Он такое обнаружил, что от нетерпения весь извелся: так хотелось со мной поделиться.

В тот же день Генка прибежал ко мне. Наши дома разделяет ручей с мостиком. Но для Генки нет ничего увлекательнее, чем полазить по кустам и тайным дорогам. И он пробирался ко мне через заросли камыша, переходя по старому бревну, перекинутому через речку. На солнце его волосы выгорели и казались шапкой одуванчиков. А веснушки на лице были ярко–рыжими и большими, словом не лицо, а апельсин какой-то. Вот примчался он такой апельсиновый одуванчик и затараторил, даже поздороваться забыл:

– Я уж думал, никогда тебя не увижу. Побежали скорей на речку, мы там засаду устроим.

– Какую засаду? – не понял я.

– Секрет! – говорит Генка. – Я только тебе покажу, как другу.

– Что покажешь?

– Секрет с хвостом! Сейчас сам все узнаешь, – а потом добавил, – угли в печке есть?

– Зачем? – еще больше удивился я.

– Для маскировки! – таинственно произнес Генка.

Мы очень быстро добежали до речки. Она протекает совсем рядом с моим домом.  Только это мы ее так называем – речка. А на самом деле это небольшой ручей.

–Давай сюда уголь, ˗ говорит Генка, – сейчас маскировку будем делать.

– Маскировку? – я очень удивился. И снова хотел спросить зачем, но передумал. Так даже интереснее.

Генка взял уголек и измазал им свое лицо. Теперь он был похож на белобрысого трубочиста. Я чуть не лопнул от смеха.

– Чего хохочешь? Давай также маскируйся.

И я с удовольствием измазал свои щеки, нос и лоб.

– Теперь нужно веток нарвать. Вон у той ивы, – скомандовал Генка.

Мы нарвали веток и засунули их себе под футболку так, чтобы они торчали наружу и прикрывали наше лицо.

– Готово, – почему-то опять зашептал Генка. – Теперь тихо идем вперед. Предупреждаю, если заметишь что-то большое и страшное – не кричи, а то вспугнешь.

Мне почему-то сразу стало страшно и захотелось закричать. Но я сдержался. А то Генка подумает, будто я трус. Он направился вперед, а я, осторожно ступая, пошел за ним. Вдруг я услышал плеск воды, а потом что-то огромное, здоровое и черное. Вот, где я чуть не закричал. Хорошо, что Генка меня заранее предупредил.

– Это бобер! – прошептал я.

Про бобров я уже немного знал. Например, я читал, что они травоядные, а значит – не кусаются. Едят себе листики, веточки, кору. И еще, что бобры очень осторожные и сами много чего боятся.  Но вживую я их никогда не видел. Они оказались такими большими и немного страшными. Их хвост был похож на лопату, которой убирают снег. Ну, может это я слегка преувеличил. Но уж на весло-то точно. Да еще и все в чешуйках. То есть не весло, конечно, а хвост весь покрыт чешуйками. А ушки у них совсем крохотные. Как такими ушами вообще можно что-нибудь услышать? Но я читал, что у них очень хороший слух. И еще у них смешные зубы, как у кроликов, только длиннее. И вот этими огромными зубами они грызли деревья.  А концы стволов от этого становились такими острыми, словно заточенные карандаши.  Бобры сваливали бревна в воду, а между ними просовывали ветки.

Мы с Генкой с замиранием сердца следили за ними и боялись пошевелиться. Нам было так интересно, что мы решили подойти поближе. Но тут, в самый неподходящий момент Генку цапнул слепень прямо за ногу. Генка взвизгнул. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Вдруг один бобер резко нырнул под воду. Но перед этим шлепнул хвостом по воде. Да так громко, словно из ружья выстрелил. И вмиг все бобры спрятались под воду.

– Эх ты, – с досадой сказал я, – «не кричи, не кричи» предупреждал он меня. А сам взял и все испортил своими визгами.

– Так больно же! – с негодованием оправдывался Генка. – Этот слепень, знаешь, как меня укусил?

– Да что я, не знаю, как слепни кусаются? Мог бы и потерпеть.

– Ну, может бобры скоро появятся?

– Не появятся, – уверенно сказал я и стал вытаскивать ветки из-под футболки. – Это они опасность почувствовали. Теперь долго отсиживаться будут.

Но мы все равно еще немного постояли и подождали, на всякий случай.

– Давай завтра придем, только будем еще осторожнее,  – предложил Генка.

И мы отправились домой. Я весь вечер думал о бобрах. И, кажется, даже ночью, пока не заснул.  А утром с нетерпением ждал Генку, чтобы снова пойти смотреть на бобров.

– Ты никому про наш секрет не рассказывал? – сразу же спросил меня Генка, когда прибежал к моему дому.

– Нет, – сказал я, – только бабушка отругала за измазанное лицо углем. Пришлось сказать, что мы маскировку делали.

– И про бобров сказал?

– Про бобров не говорил.

– Ну, смотри, ты мне честное слово дал!

– Да помню я, – и мне стало как-то не по себе. Ведь, если бабушка спросит, неужели мне придется ее обмануть? Но Генка не дал мне об этом подумать.

– Побежали?

– Побежали,– и я выскочил за калитку двора.

У речки мы снова измазались углем и нарвали веток. У бобров дело продвигалось вперед. Плотина росла: бобры умело таскали ветки, заточенные колья деревьев и даже камни. Но больше всего мне нравилось смотреть, как они срывают ивовые ветки. Бобры брали эти ветки в зубы, придерживая лапками, и пятились спиной к ручью.  А потом засовывали их в воду и уминали в дно. Это я потом узнал, когда достал энциклопедию про животных, что бобры так запасают себе еду на зиму. У берега бобры становились очень медлительными и неуклюжими. У меня все время возникало желание им помочь. Я к ним уже привык и совсем не боялся. Мы хотели дать им имена. Но бобров было так много и все одинаковые. Пришлось нам отказаться от этой идеи. И они остались просто бобрами.  Правда, среди них был один особенный бобер. Он казался больше, и вокруг левого глаза у него красовалось светло-серое пятно. И мы назвали его Пиратом.

Каждый день мы с Генкой ходили на них смотреть. Мы заметили, что плотина начала задерживать воду. И после нее ручей уже не такой широкий, а течение намного медленнее. Рядом с плотиной бобры строили себе дом. Он называется хатка. Она похожа на приплюснутую пирамидку, из которой торчат в разные стороны стволы и ветки. Бобры смешно затыкали ее травой и глиной. Я раньше думал, что муравьи самые трудолюбивые. Но бобры тоже не из ленивых. Хотя они иногда и отвлекались: то в воде играют друг с другом, то на солнышке греются. А что, отдыхать тоже иногда полезно!

Между тем, я с Генкой подбирался к ним  все ближе и ближе.  А однажды, мы не стали маскироваться и сели у берега, совсем рядом с плотиной. Бобры не обращали на нас никакого внимания.

– Смотри-ка, они к нам привыкли, – сказал Генка.

– Точно, и не боятся совсем, – подтвердил я.

– Если бы они были пугливые, то, наверно, не стали бы строить себе домик в деревне, а ушли куда-нибудь в лес.

– Это потому, что они людям доверяют, – продолжал рассуждать Генка. – Мы же им ничего плохого не делаем. Почему бы им рядом с нами не жить? А в деревне все–таки интереснее, чем в лесу.

– А если их кто-нибудь захочет поймать? – я вдруг испугался за бобров.

– Тогда возьмем их под свою защиту. Давай поклянемся, что будем их охранять.

– Давай. Я клянусь. А ты?

– И я клянусь! – сказал Генка. – Только нужно какую-нибудь особенную клятву придумать, чтобы только мы с тобой знали.

– Бульбарабуль, – предложил я.

– Не-е, это абракадабра какая-то.

И мы усердно принялись думать. Тут Генка вскочил:

– Придумал! Харбоб!

– Это что такое?

– Ну, «хар», это как боевой клич. А «боб» от слова бобер. Смотри, как звучит, – и Генка снова произнес «Харбоб» и поднял вверх руку. – Красиво и воинственно!

– Харбоб! – торжественно произнес я.

Отныне, мы не просто приходили к речке, чтобы посмотреть на бобров. Мы их охраняли. Генкина пушистая голова теперь вертелась в разные стороны. Он зорко смотрел, не идет ли кто-нибудь чужой. А я изо всех сил сидел и слушал, не хрустнет ли под чьим-то шагом ветка.

Как-то утром я как обычно рано проснулся и поджидал Генку. Мне уже не приходилось запасаться углем. Бобры стали нашими друзьями. Зато я брал несколько морковок. Оказывается, бобрам она очень нравится. Однажды Генка протянул морковку прямо на ладони. И один из бобров забавно забрал ее двумя лапками и тут же съел.

– Ух ты! – в восторге закричал Генка.

Но бобер испугался и сразу нырнул в воду. Теперь мы кормили их тихо и осторожно. А в душе ликовали: «Мы приручили бобров»!

И вот как-то утром, я пинал мячик. Вдруг, я услышал взрыв: «Бабах». Он словно оглушил меня. Взрыв раздался со стороны ручья, там, где плотина.

– Бобры! – закричал я и помчался к речке.

Я бежал как угорелый. Что с бобрами? Что это был за взрыв? Что теперь будет? Вопросы в моей голове проносились один за другим. У мостика меня нагнал Генка.

– Ты тоже слышал взрыв? – задыхаясь, спросил он.

– Тоже, – выдохнул я и устремился к плотине.

Генка бросился вслед за мной. У плотины мы увидели дядю Семена. Он стоял в густом дыму. А от плотины остались одни щепки.

– Что вы сделали с бобрами? – закричал я.

– Зачем вы взорвали их дом? – чуть не плакал Генка.

– Да не кричите вы, – замахал на нас руками дядя Семен. – Спугнул я их. Уплыли они, уплыли! Настроили тут плотину, всю воду мне перекрыли. А у меня там вниз по ручью утки. Им теперь плавать негде. Лучше помогите плотину разобрать.

И он принялся разгребать щепки большой совковой лопатой.

– В какую сторону они поплыли? – слезы во всю текли по Генкиным щекам.

– Вон туда, – кивнул рукой дядя Семен.

Мы, не сговариваясь, побежали в ту сторону. Ветки хлестали нас по лицу, крапива обжигала ноги. Мы то и дело проваливались в какие–то канавы. Так далеко от дома мы еще никогда не убегали. Но бобров так и не нашли. Наверное, они уплыли далеко–далеко. Туда, где нет людей. Туда, где они построят себе новый дом и будут жить спокойно, вдали от человека. От всех людей, которые больше не причинят им зла.

Домой мы вернулись грязные и окрапивленные.

– Послушай, – сказал Генка, – а вдруг дядя Семен нас обманул? Вдруг все бобры погибли?

Мне совсем не хотелось так думать. Только от одной мысли об этом становилось жутко и начинало сводить живот. Следующие дни мы с Генкой также проводили в гонках на велике, играли в мячик и придумывали еще много всего интересного. Но к ручью больше не ходили. И о бобрах никто из нас не заговаривал. Но каждый глубоко переживал потерю наших питомцев, которых мы так и не смогли защитить.

Наступила середина августа. Самая пора для грибов. И как-то раз дедушка решил взять меня с собой.

– Пойдем на горелое место. Там боровиков видимо-нивидимо.

Дедушка взял с собой бутерброды, несколько помидор с огурцами и печенье. А это уже целый поход получается!

Правда, дорога мне казалась долгой и утомительной. Мы проходили через поля, где паслись коровы. Они протяжно мычали нам вслед.  Потом пробирались через густой лес, заросший одними елками, и наконец, вышли к дороге. Перешли мостик и направились вдоль реки к горелому месту. И тут мы увидели плотину.

– Смотри-ка, – сказал дедушка, – здесь бобры живут. Давай притаимся и понаблюдаем за ними.

«Как же там наши бобры?», с грустью подумал я.

Мы спрятались за дерево. Бобры плавали в реке, ныряли, таскали ветки, заточенные, как карандаши бревна и укладывали их на плотину.  А маленькие бобрята играли друг с другом в воде. Вдруг один бобер вынырнул и, мне показалось, что он посмотрел прямо на нас. Вокруг его левого глаза я увидел светло-серое пятно. Пират, это же Пират! Это наши бобры! Они живы! Они спаслись! Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, так я обрадовался.

На обратном пути мы несли полные корзины маленьких, хорошеньких боровиков. Я все время подгонял дедушку идти быстрее. Мне не терпелось обо всем рассказать Генке.

После обеда мы с Генкой сидели на мостике у ручья и болтали ногами в воде.

– Хорошо, что с бобрами ничего не случилось, правда? – сказал я.

– Еще бы!

Я немного гордился тем, что это я их увидел и узнал, что они построили себе новый дом. А потом спросил с надеждой в голосе:

– Но мы и дальше будем защитниками животных?

– Харбоб! – выкрикнул Генка и поднял вверх руку.

– Харбоб! – торжественно произнес я.