Вот и снова 1-ое сентября!

Не успели мы еще прийти в себя от сдачи ЕГЭ, выпускных баллов и поступления в институты и академии, а пора уже вновь собирать в школу младших братьев и сестренок новиспеченных студентов.

Им так хотелось вырасти, войти во взрослую жизнь, а оказалось, что очень грустно расставаться со школой. Оказалось, что детство осталось вовсе не в детском саду, как они думали, а именно здесь в школе, после последнего звонка.

Пусть же для первоклашек и старшеклассников, для студентов и учителей, для мам, пап, бабушек и дедушек этот учебный год будет интересным, ярким, запоминающимся.

Таким, чтобы когда-нибудь на выпускном вечере было, что вспомнить, и день этот был бы пронзительно-радостным, трогательным и счастливым. Как школьные годы, последний подарок детства, который по-настоящему ценишь только тогда, когда покидаешь порог школы.

Учитесь! Общайтесь! Открывайте новое, интересное и неизведанное! Ничего не бойтесь! У вас обязательно все получится!

А наши авторы помогут вам в этом. Кто знает, может вы вскоре станете героями их рассказов и сказок.

 

Подготовила ЕКАТЕРИНА ЛАЗАРЕНКО

ВИКТОРИЯ ТОПОНОГОВА

Ку-ду

 

На переменке между русским и литературой Лёвка Иноходцев стоял в школьном коридоре, внимательно изучая извилистую трещину на стене и прикидывая, что если её сфотографировать и перевести в негативное изображение, то она будет похожа на молнию. Дело в том, что друг его, Валька Ветров, вот уж неделю болел, и теперь приходилось Лёвке в одиночку стены рассматривать…

В это время Лина Красухина, проходя мимо Лёвки, ехидно прищурила глазки, быстро повернулась к нему и вдруг показала язык. Лёвка недоумённо посмотрел на неё и покрутил пальцем у виска.

– Сам дурак! – парировала Лина.

– Иди-ка ты, Краснухина, куда шла, – ответил Лёвка. Они с Валькой частенько называли Красухину Краснухиной, чтобы немножко осадить, если та слишком нахально себя вела.

– Ты опять? – вскинулась Лина, – Опять обзываешься? – и вдруг как заверещит на весь коридор: – Елена Анатольевна! Иноходцев опять обзывается!!!

Подошла их классная, Елена Анатольевна:

– Ну, что опять случилось?

– Иноходцев опять обзывается! – повторила Красухина, скрестила руки на груди и надула губы, ожидая справедливой кары для обидчика.

– Она первая начала, – возразил Лёвка, – она меня дураком назвала.

– Нет, это ты, ты первый меня дурой назвал!

– Я?! – не выдержал Лёвка, – Ничего подобного! Не обзывал я тебя!

– А кто тогда пальцем у виска покрутил? Это и есть обзывательство!

– Это – не обзывательство! А ты мне язык показала, вот я и покрутил пальцем!

– Язык – это не считается! Язык я и врачу показываю, когда просят, врач же не обижается!

– Но я-то не врач! Чё ты мне язык свой высовываешь? Вот я и показал тебе… диагноз!

– Елена Анатольевна! Вот он опять! – взвизгнула Красухина.

– Елена Анатольевна! Скажите ей, чтоб она прекратила! – возразил Лёвка, – Ну почему с девчонками всё так сложно? Была бы она пацаном, я бы уж давно ей в глаз засветил!

– Ну нет, так конфликты нельзя решать, – авторитетно заявила Елена Анатольевна, – мы же не первобытные люди!

– Причём здесь первобытные? – удивился Лёвка, – Были же раньше дуэли! И не обязательно до смерти, но если оскорбили человека, то чем ответить?

– Ну-ну, дуэлянт! Да тебе слабó меня на дуэль вызвать! – вставила Лина.

– Чего это вдруг слабó?

– А то, что оружие выбирает тот, кого вызвали на дуэль. Правильно, Елена Анатольевна?

– Ну, вроде бы так… – сказала классная.

– Вот видишь! – продолжала Лина, – А тебе с моим оружием точно не справиться!

Такой поворот событий совсем сбил Иноходцева с толку. Она что, кун-фу тайком занимается? Или магией вуду на досуге увлеклась?

– Вот видишь, Иноходец, слабó тебе меня на дуэль вызвать.

– Елена Анатольевна, она сама нарывается, – сказал Лёвка, – Можно, я ей в глаз засвечу?

– Ни в коем случае, – замотала головой классная.

– Тогда придётся её действительно на дуэль вызвать. Это можно?

– Раз сама напрашивается, то я не против. Только без мордобоя, – осторожно добавила Елена Анатольевна.

– Ну, давай, Краснухина, рассказывай, какое оружие ты себе выбрала.

– Опять обзываешься?!

– А что? Может, ты меня тогда на дуэль вызовешь? А я оружие выберу, – съязвил Лёвка.

– Ну уж нет, ты меня первый вызвал! А оружие моё вот – ку-ли-на-ри-я! – торжественно произнесла Лина.

Елена Анатольевна облегчённо вздохнула. Самое страшное в демократии – её непредсказуемость. Но кулинария, это, кажется, не опасно. Нет, про яды лучше не думать… Да и какие яды?! Это же четвёртый класс, у них и химии-то ещё не было.

А Иноходцева этот ответ как-то не обрадовал. Он из всей кулинарии умел делать только бутерброды с сыром или колбасой. А если очень голодный, то с сыром и колбасой одновременно.

– Елена Анатольевна, а вы будете нашим судьёй, ладно? – затараторила Лина. – Мы принесём то, что приготовим, а вы попробуете и скажете, кто выиграл! Хорошо?

Но Елена Анатольевна уже прониклась доверием к демократии.

– Давайте так. Сегодня понедельник, вы за неделю подготовитесь, а в пятницу принесёте на классный час свои кулинарные произведения. Сделаем общее чаепитие, и тогда весь класс вас и рассудит! – предложила она.

Эта мысль Красухиной очень понравилась, покрасоваться перед всем классом она любила. А Иноходцев ощутил себя в ещё большем затруднении.

Через полчаса уже весь класс знал, что у Иноходцева с Красухиной кулинарная дуэль. В исходе поединка практически никто не сомневался, и мальчишки пытались подбодрить Лёвку, предлагали принести мамины и бабушкины рецепты всяких вкусностей, а то и вовсе купить что-нибудь эдакое в магазине. Но Лёвка только рукой отмахивался.

Дома помочь тоже было некому. Мама приходила со смены поздно, успевала только тетради мельком посмотреть, какие уж тут уроки кулинарии?

Поделился Лёвка проблемой с отцом. Тот руками развёл, я мол, в этих делах помощник не очень толковый.

– А впрочем, – сказал отец, – чтобы было вкусно, вовсе не обязательно кулинарный техникум заканчивать.

– Да я кроме бутербродов вообще ничего не умею, – вздохнул Лёвка.

– Значит, сделаешь бутерброды.

– Бутерброды?! Да меня засмеют!

– А ты сделаешь такие бутерброды, что не засмеют. Такие, как мама на праздники готовит.

А мама и правда умела делать шикарные праздничные бутерброды, да такие, что пальчики оближешь!

– А что? – сказал отец, – Я маме помогал, рецепт знаю. Тут и надо всего ничего: майонез, чеснок, петрушка, помидоры и хлеб. Ты справишься.

Лёвке стало немного спокойнее. Получалось, что вроде бы и просто бутерброды, и в то же время вкуснющие.

На следующий день папа купил чеснок, петрушку и помидоры, и начал обучать Лёвку бутербродным премудростям. Лёвка научился чистить чеснок, продавливать его через чеснокодавилку (тут нужна, кстати, недюжинная сила), и замешивать в майонез вместе с петрушкой (которую предварительно надо было помыть и порезать). Получался очень красивый, с зелёными листочками, чесночный майонез. А дальше и вовсе легко: ровно нарезать белый хлеб, что Лёвка и так умел, намазать его чесночным майонезом и разложить сверху кружочки помидоров. Красота! Только с помидорами тоже пришлось помучиться, прежде чем Лёвка научился их резать ровно, а не давить. Тут есть один секрет – нож должен быть идеально острым, тогда он помидоры не мнёт. Отец научил Лёвку и нож точить.

Мама, придя с работы, очень удивилась, отчего это её мужчины вдруг кулинарией занялись. Но Лёвка с папой решили про дуэль маме пока не говорить, чтобы не волновать. Так и радовали её до конца недели всё более ровными и красивыми бутербродами, вроде бы просто так.

Другу Вальке, который уже выздоровел, Лёвка тоже приносил попробовать свои творения. Валька жевал и прямо с набитым ртом выразительно показывал мимикой и руками, что да, вкусно, просто необыкновенно.

– Классно ты подготовился к ку-ду! – хитро подмигивал он другу после трапезы.

– К какой ещё ку-ду? – недоумевал Лёвка.

– Это сокращённо «кулинарная дуэль», для секретности!

– Да какая уж тут секретность, – отмахивался Лёвка.

К чаепитию на классном часу четвёртый А подготовился основательно. Весь класс решил внести свою лепту в застолье. Принесли и конфет, и печенья, и чипсов, а Валька даже две банки шпрот притащил. Девочки помогали накрывать на стол, а мальчишки обступили Лёвку:

– Ну что? Принёс что-нибудь?

– Принёс! – и Лёвка показал глазами на большой пакет в углу.

Всё уже было готово, когда вошла Елена Анатольевна. Вместе с ней появилась и сияющая Красухина, держа в руках огромную круглую коробку.

– Ну что же, господа дуэлянты, – сказала Елена Анатольевна, показывайте, что вы нам приготовили.

Красухина открыла коробку и водрузила на стол большой белоснежный торт. На белом фоне аппетитно выделялись разноцветные цукаты и шоколадные фигурки животных. По классу пронёсся восхищённый вздох. Лёвка достал из пакета глубокое блюдо, наполненное бутербродами, лежащими слоями. К сожалению, некоторые из них, оказавшиеся с краю, немного помялись, и кружочки помидоров кое-где съехали с хлеба, но в целом всё выглядело замечательно. Однако ни в какое сравнение с тортом бутерброды не шли…

– Ну что, Елена Анатольевна, чьё блюдо лучше? – насмешливо спросила Лина.

– Пока мы видим только внешний вид, – сказала та, – и по этому параметру у тебя точно призовой балл.

– Ура! – Лина и поддерживающие её девочки радостно запрыгали и захлопали в ладоши.

– Но для кулинарного произведения важен не только внешний вид, – продолжила Елена Анатольевна.

– Он и на вкус замечательный! – заверила её Лина, – Просто пальчики оближешь!

– Давайте так, – сказала Елена Анатольевна, – Вы пока садитесь, наливайте чай и начинайте есть. А я пойду позову для чистоты эксперимента завуча, – и она вышла за дверь.

– Отлично! – закричали школьники и задвигали стульями, рассаживаясь за стол и передавая друг другу чайник.

Много всего было на столе, но Валька Ветров первым делом потянулся к Лёвкиным бутербродам, которые уже успел полюбить за это время. Остальные мальчики последовали его примеру. Лёвкина тарелка пустела на глазах.

– Лина, ну что же ты? Разрезай торт! – зашептали девочки, которым не терпелось попробовать эту красоту на вкус.

– Нет, пусть сначала завуч посмотрит, а то весь эффект пропадёт, – неумолимо ответила Лина.

Ну что ж, тут и девочки решили попробовать Лёвкины бутерброды.

– Слушайте, а они на самом деле очень вкусные! – воскликнула Таня Веселова.

Уже через мгновение Лёвкина тарелка была абсолютно чистая, и даже подтёкший кое-где майонез подобрали кусочками хлеба. Неожиданно быстро закончились и шпроты, а потом уж ребята взялись за чипсы и сладости. И только белоснежный торт в цукатах и шоколадках стоял неприступной твердыней посреди разбитого наголову кулинарного войска.

Даже вошедшую Елену Анатольевну ребята заметили не сразу.

– Ну как, вкусно? – спросила она, подсаживаясь к столу со своей чашкой.

– Вкусно, очень! – закричали ребята.

– Да уж, опоздала я на бутерброды. А вам они понравились?

– Просто объеденье!

– А что же торт никто не попробовал?

– Так Линка не даёт! Всё завуча ждёт.

– Кстати, Елена Анатольевна, где же завуч? – возмущённо спросила Лина.

– Завуч занята, она не смогла прийти, – ответила Елена Анатольевна, – но я не просила нас ждать, напротив, сказала, чтобы начинали есть.

– Да Линка просто жадина! Или боится, что у неё невкусный торт!

– Очень даже вкусный! – закричала Лина и начала резать торт.

– Думается мне, что Лёва Иноходцев заработал призовой балл за доброту, – объявила Елена Анатольевна.

– Так не честно! – возразила Лина, – Доброта – это не кулинарное качество!

– Очень даже кулинарное, – сказала учительница, – Разве можно себе представить злого, жадного повара? Какие же блюда выйдут из его рук?

– Недослащённые! С костями! С тараканами! – закричали ребята.

– Вот-вот, – сказала Елена Анатольевна, – так что доброта – очень важное качество для повара. Да и в любой другой профессии оно ценится на вес золота. Не хотелось бы иметь дело ни со злым врачом, ни даже с продавцом.

В это время Лина уже нарезала торт, и разложила его всему классу на блюдца. В считанные секунды посуда опустела. Торт действительно удался на славу. Такой лёгкий, воздушный, он просто таял во рту.

– Ну так что же, чьё блюдо вкуснее? – спросила Елена Анатольевна.

– Лёвкино! – загудели мальчики.

– Линино! – не уступали девочки.

А надо сказать, что мальчиков и девочек в классе было примерно поровну. Так что шум поднялся неимоверный.

– Ну всё, всё! – сказала Елена Анатольевна. Вижу, что понравились оба блюда. Так что счёт нашей кулинарной дуэли 2:2, ничья.

– Так нечестно! – надула губы Лина.

– Честно-честно! – возразил Валька, – Я теперь тоже научусь такие бутерброды делать! Вот мама удивится! Лёвка, научишь?

– Конечно! – откликнулся польщённый Лёвка.

– И нас! И нас! – закричали другие мальчики и даже некоторые девочки.

– Да всё очень просто! – сказал Лёвка. – Берёте чеснок, давите его в чеснокодавилке, смешиваете с майонезом. И петрушку туда добавляете порезанную. И мажете на хлеб. А потом помидоры сверху кладёте. И всё!

– Классно! Обязательно дома сделаем! – загудели ребята.

– А может, и Лина поделится с нами рецептом своего торта? – спросила Елена Анатольевна.

– Рецептом? – замялась Лина. – Да я не помню уже, там так много всего… И вообще, это, может быть, наш семейный секрет!

– Да она и не готовила ничего! – вдруг сказала Катя. – Это всё бабушка её сделала, а она только в школу отнесла!

– А вот и неправда! – вскинулась Лина. – Я цукаты раскладывала!

– И только-то? – засмеялись ребята. – Тогда Лёвка точно победил!

– Да, пожалуй, вы правы, – сказала Елена Анатольевна. – Придётся добавить Лёве балл за самостоятельность.

Вот так и окончилась эта кулинарная дуэль. Впрочем, Лина обещала в следующий раз выбрать не кулинарию, а косметику…

 

 

ЭЛЬВИРА СМЕЛИК

"ДВОЙКИ" И ПАРУСА

Санька вылетел из класса, громко хлопнув дверью.

Нет, в тот момент он не думал ни о каких эффектных жестах. Дверь громко хлопнула по собственной инициативе, потому что Санька уже находился в конце рекреации.

Возможно, высокая хорошо знакомая дверь кабинета математики просто не хотела, чтобы Санька слышал летящий ему в спину строгий окрик: «Марков! Немедленно вернись!»

Все равно он не вернется. Он никогда больше не пойдет на урок к Людмиле Сергеевне. Никогда и ни за что! Она обвинила его в нечестности и трусости, а он был абсолютно ни в чем не виноват.

Если бы представилось возможным, Санька совсем бы ушел из школы, но сидящий на вахте охранник никого не выпускал без уважительной причины. Тем более во время урока! А уважительной причины у Саньки не было.

Никто не посчитает уважительной причиной незаслуженную обиду. Никто не поверит Саньке, все поверят только Людмиле Сергеевне.

В каждой школе есть укромный уголок, куда редко кто заходит, где на время урока можно спрятаться от случайного постороннего взгляда. В Санькиной школе такое местечко располагалось под лестницей возле дверей запасного выхода. Там стоял ящик с песком на случай пожара. Вот на этот ящик Санька и уселся, сгорбился, вцепился пальцами в крышку.

С математикой навсегда покончено. Если хотят, чтобы он учился – пусть переводят к другому учителю. Который не станет обвинять не разобравшись. Который способен отличить чистую правду от изворотливой лжи. А Людмила Сергеевна понимает только в своих уравнениях и задачах. Они для нее важнее всего на свете.

У Саньки нет математических способностей. У них в семье все гуманитарии. Папа так сказал. А мама добавила, что это не повод махнуть рукой на оценки: мол, по математике, хоть из шкуры лезь, большего не добьешься. Трудолюбие и упорство тоже кое-что значат.

С ней трудно не согласится, и к изучению последней темы Санька подошел особенно старательно. Поэтому и контрольная у него решилась легко и быстро. Тихим шепотом он спросил у сидящей впереди отличницы Тони Ковшовой, какие ответы у нее получились в уравнениях. И – надо же! – все до циферки совпало. Даже в самом сложном уравнении!

Кто же знал, что их угораздило сделать одну и ту же ошибку в одном и том же месте?

Мистика! Или само собой разумеющееся?

Уж если умница Ковшова не смогла с уравнением сладить, куда уж ему, Саньке!

А Людмила Сергеевна решила, что он нагло списал. Вот и ошибка одинакова!

Она так и сказала:

- А от тебя, Марков, я подобного не ожидала. Чтобы ты опустился до такого мелкого вранья!

И сколько Санька не повторял, что не списывал (честное слово, не списывал! все сам решил!), Людмила Сергеевна осталась непреклонной. Еще и добавила в конце:

- Я прекрасно видела, как вы переговаривались во время контрольной. А ты, Марков, меня окончательно разочаровал. Мало того, что опустился до списывания, еще и смелости признаться не хватает.

Санька ушам своим не поверил.

- Так, значит, по-вашему, я врун и трус?

- Ну, Марков… - холодно начала Людмила Сергеевна, но Санька ее дослушивать не стал.

Здесь ему делать нечего! «Вруну» и «трусу»!

Санька в который раз прокручивал случившееся перед мысленным взором. Даже несмотря на то, что вспоминать было больно и стыдно. Зато с каждой минутой он становился непримиримее и злее.

Никогда, никогда, никогда не войдет он больше в кабинет математики!

Санька так сильно был занят собственными переживаниями, что не сразу заметил, как в закутке под лестницей появился еще один человек.

- Ой! – растерянный девчоночий возглас вернул его к действительности. Но это ему только в первое мгновенье показалось, что девчоночий.

Санька поднял глаза и увидел Алену Игоревну, учительницу русского языка и литературы.

- Марков, а ты почему здесь? – спросила Алена Игоревна, но совсем не сердито и не возмущенно, как полагалось учительнице, обнаружившей прогуливающего урок ученика. Тихо, неуверенно и смущенно, словно и сама сейчас прогуливала урок.

Санька глянул упрямо и мрачно. Пусть его хоть к директору тащат, на математику он не вернется!

Но Алена Игоревна никуда его не потащила, на мгновенье внимательно всмотрелась в Санькино лицо и тихо попросила:

- А можно, я тоже здесь посижу?

Санька растерялся. Думал, сейчас опять придется защищаться, оправдываться, отговариваться.

- Можно?

- Можно, - глухо произнес он и подвинулся.

Алена Игоревна опустилась на край ящика, вздохнула горестно и застыла неподвижно, уставившись в неизвестную Саньке точку на стене. Санька тоже застыл, но думать о математике у него больше не получалось. Очень хотелось развернуться и посмотреть на Алену Игоревну. Почему она здесь?

- Саня! – внезапно обратилась к нему учительница (Санька от неожиданности едва не вздрогнул). – А ты читал «Алые паруса» Грина?

Спросила она скорее для проформы. Вряд ли мальчики Санькиного возраста интересуются романтическими историями о любви. И Санька врать не стал. Не читал он, но кое-что слышал. И кусочек фильма видел, который мама по телевизору смотрела.

- Мы сейчас «Алые паруса» с восьмыми классами проходим, - объяснила Алена Игоревна. – Я им говорю: «Каждый может стать волшебником, сотворив чудо для другого человека, исполнив чужую мечту. Как капитан Грей». А Пеструхина… Знаешь Пеструхину из восьмого «Б»?

Санька отрицательно мотнул головой.

- Ну и ладно, - учительница махнула рукой. – Эта самая Пеструхина заявляет: «Никакой Грей не волшебник и не романтик. Просто он - очень разумный и расчетливый молодой человек!»

И Алена Игоревна будто вновь оказалась на уроке и увидела перед собой Пеструхину, стоящую возле своего места. Пеструхина чем-то походила на Анастасию Вертинскую, игравшую Ассоль в старом фильме, и говорила с невозмутимым видом:

- Вот понравилась ему девушка, и он, чтобы не тратить напрасно время на всякие там ухаживания, нашел способ, как заполучить ее побыстрее. А ваша Ассоль повела себя, как полная дура. Купилась на внешние эффекты. Увидела красные тряпочки и сразу повисла у Грея на шее, даже не задумавшись, какой он человек на самом деле. А вы, Алена Игоревна, сами нас учили: наружность – не главное, главное – это внутреннее содержание.

Алена Игоревна и в самых своих кошмарных фантазиях не представляла, что можно сделать подобные выводы, прочитав «Алые паруса».

Как же так? Приземленно и расчетливо? В восьмом-то классе? А у нее, у взрослой самодостаточной, мудрой, до сих пор сердце щемит и глаза начинает пощипывать, стоит только вспомнить строки:

«От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства. Он смотрел на нее с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего — ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи — она вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: — Я здесь, я здесь! Это я!

Тогда Циммер взмахнул смычком — и та же мелодия грянула по нервам толпы, но на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка — все двигалось, кружилось и опадало.

Но весло резко плеснуло вблизи нее; она подняла голову. Грэй нагнулся, ее руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: — Совершенно такой».

И Алена Игоревна растерянно произнесла, глядя на невозмутимую восьмиклассницу: «Садись, Пеструхина! – и, совершенно автоматически, добавила: - Два!»

Пеструхина ни словом не возразила, равнодушно плюхнулась на стул, будто заранее знала, чем ее критичное выступление закончится. А слегка прищуренные ехидные глаза ее говорили: «Вот-вот, Алена Игоревна. Сначала утверждаете, чтобы мы смело высказывали свое мнение, а не зубрили бездумно статьи из учебников. И что в итоге?»

В итоге Алена Игоревна чувствовала себя неуютно, встревоженно.

Ох, неправильно она поступила! Несправедливо. Не нашлась мгновенно, что возразить, и спряталась за самой ужасной фразой: «Садись! Два!» И хотя обещанную оценку она ни в журнал, ни в дневник не поставила и ставить не собиралась, «двойка» все равно незримо существовала рядышком. Никуда не делась! Очень ей хотелось хоть к кому-нибудь прилепиться. Уж не к самой ли Алене Игоревне?

- Разве Пеструхина виновата, - рассуждала вслух Алена Игоревна, - что не получилось из нее возвышенной натуры? Что не верит она ни в чудо, ни в мечту, ни в добрую сказку! Может это я сама что-то упустила? Во время не обратила внимания.

- Понимаешь? – опять обратилась Алена Игоревна к Саньке.

Санька не решился бы утверждать, что все прекрасно понял. До него вообще мало доходил смысл слов, так его удивляли интонации.

Алена Игоревна говорила с ним… ну-у… как со взрослым. Как будто он ни какой-то там пятиклассник, а совершенно равный ей серьезный человек, и она ожидает от него поддержки и совета.

Санька сидел, слушал Алену Игоревну и думал: наверное, стоит все-таки прочитать про алые паруса. И, конечно, он понятия не имел, что происходило в его отсутствие в кабинете математики.

Только утих шум, вызванный его побегом, только Людмила Сергеевна собралась подойти к доске, чтобы приступить к объяснению нового материала, отличница Ковшова высоко вскинула руку.

- Чего тебе, Тоня? – удивилась учительница.

Ковшова неторопливо поднялась и громко, уверенно произнесла:

- Людмила Сергеевна, Марков не списывал! Как он мог у меня списать, если я впереди его сижу? Ему же со своего места не подсмотреть! И я сама ему списывать не давала. Честно! А то, что мы с ним переговаривались. Так это потому, что ответы сравнивали. А решил он все сам. Я точно знаю! – Тоня пристально глянула на учительницу. – Или вы мне тоже не верите?

Людмила Сергеевна только рукой махнула.

- Садись, Ковшова! Не пора ли нам наконец-то математикой заняться?

Тоня не торопилась опускаться на стул, постояла еще несколько мгновений, но Людмила Сергеевна отвернулась к доске, взяла в руку мел. Зато уже после звонка, когда Ковшова проходила мимо учительского стола, задержала ее и попросила:

- Ты, Тоня, передай Маркову, чтобы зашел ко мне после уроков.

 

 

ЛИДИЯ ОГУРЦОВА

НЕОБЫКНОВЕННОЕ ВРЕМЯ ЛЕРЫ ЗАПЕВИНОЙ

     С хором у Леры Запевиной были особые отношения. До пятого класса она посещала занятия, что называется, «из-под палки». «Палкой» была мама, которая всегда мечтала стать певицей.

Когда Лера была совсем маленькая, она пела вместе с мамой. Пела Лера так громко, что её крик пугал соседку тётю Люду, которая думала, что с Лерой что-то случилось.

– Что ж она у тебя так орёт? – спрашивала тётя Люда у мамы.
– Ты ничего не понимаешь: вот Лера подрастёт, и я её в музыкальную школу сдам! – гордо отвечала мама.

И действительно, когда Лере исполнилось шесть лет, мама отвела её в музыкальную школу.

 Школа Лере понравилась. Она была красивая и звучащая. Звуки просачивались в коридор из классов голосами певцов, мелодией скрипок, аккордами фортепиано…

В хоровом классе было двадцать девочек и один мальчик. Мальчика звали Саша, он был стеснительным и талантливым. Так сказала дежурная, Мария Петровна, которая была не просто дежурной, но, по совместительству, Сашиной бабушкой.
 Сначала Лера училась петь в малышовом хоре, затем в кандидатском, а в пятом классе перешла в старший. И тут навалилось: вместо несложных песенок нужно было учить произведения Баха, Моцарта и Гайдна.

Учить Лере не хотелось – ведь, кроме школы, было ещё столько интересных вещей: компьютер, например. Лера потихоньку стала пропускать занятия. Маму вызвали к директору, и Лера стала ходить в школу «из-под палки».
Летом намечалась поездка хора во Францию.

– Если сдашь партии, Запевина, – поедешь! – отозвал её в сторонку руководитель хора Станислав Николаевич.

Поехать во Францию Лере хотелось. Весь июнь Лера зубрила партии. Особенно трудно ей давалась кантата Джованни Перголезе – «Стабат Матер».
О жизни Перголезе было мало что известно. Несмотря на короткую жизнь, он оставил яркий след как композитор и автор опер.

 – Существует легенда, – рассказывал Станислав Николаевич хористам. – Перголезе был влюблён в девушку, но её родители не разрешили им пожениться. Девушка ушла в монастырь и там умерла. Джованни под впечатлением написал кантату «Стабат Матер», которая повествует о страданиях Девы Марии перед крестом. Вскоре Джованни заболел и тоже умер. Ему было всего двадцать шесть лет.

  Теперь, когда Лера начинала петь, она вспоминала юного Перголезе, его ушедшую в монастырь девушку, – и запоминать музыку ей стало совсем нетрудно.
Из поездки Лера вернулась другой – повзрослевшей. Мама не могла нарадоваться:

– Какая ты самостоятельная, Лерочка, стала!

В новом учебном году Запевину выбрали в совет хора. В старший хор влились малыши. Их сразу же разобрали старосты партий. Запевиной достались: Лиза Иванова и Даша Сидорова.

– Разговаривать с малышами нужно мягко, доброжелательно, – советовал звеньевым Станислав Николаевич, – не употреблять бранных слов: дура, например… Больше хвалить: «Уже почти получилось… Тут нужно дотянуть… Вот здесь ты была молодец…».
Лера хвалила.

Иванова всё время забывала альтовую партию, и Лера садилась рядом, тыкала пальцем в ноты, показывая трудные места. Лизка краснела, вздыхала – и опять забывала… Тогда Лера наклонялась и пела трудный ход ей на ушко.
Сидорова часто болела. Лера звонила её маме сказать, что Даша пропустила репетицию, и она, старшая партии вторых альтов Запевина Лера, ждёт Дашу в воскресенье на дополнительное занятие.

К Новому году каждое звено поставило сказку. Для своих Лера выбрала «Бременских музыкантов». Было весело. Лиза Иванова усердствовала изо всех сил, держала партию, ни разу не покачнулась, и Лера подумала, что Лизку уже можно брать в поездку.

Весной пришло приглашение на конкурс в Италию.

Конкурсную программу проверяли на родителях. Родители сидели притихшие и заинтересованные. Дашка опять где-то простыла, ходила и сопела. Лизка забыла дома ноты. Лера сунула ей свою папку, ткнула пальцем:
– Здесь и здесь держи партию!

На следующий день в школе вывесили список тех, кто поедет на конкурс.

Под своей фамилией Запевина нашла фамилии Ивановой и Сидоровой.
Больше всего Лера мечтала попасть в Венецию… А когда оказалась в Италии, всё время пришлось возиться с малышами.

– Мороженое не есть! Воду холодную не пить! – напутствовала Лера своих альтов перед выходом в город.

К собору Святого Марка добирались на водяном трамвайчике. Рядом плыли гондолы – узкие носатые лодки, которыми управляли гондольеры, наряженные в широкие шляпы и полосатые рубашки.

Конкурс проходил в кафедральном соборе. Собор был огромный. В центре – места для жюри.

Вечером, накануне концерта, у Запевиной поднялась температура. К утру голос охрип. На репетиции малыши тряслись от страха. Лера сидела и плакала. Ей было стыдно за то, что она подвела хор, подвела свою маму, мечтающую стать певицей. Своих подружек-альтов и этих «куриц»: Иванову и Сидорову, которые без неё ничего не вспомнят.

«Кто будет держать партию – Лизка? Да она испугается, как только увидит полный зал. Она и в классе-то терялась», – думала Лера. Слёзы текли по щекам, оставляя следы, как весенние ручейки оставляют свой след в снежных проталинах.

– Не рыдай, Запевина, прорвёмся, – Станислав Николаевич погладил Леру по головке, как маленькую. – Думаешь, Иванова справится?

Лера горестно кивнула.

Хор «Школьный корабль» выступал последним. Лера не могла говорить. Да и что скажешь? Она держала Лизкину руку в своей, и ей казалось, что вся энергия, вся сила Леры Запевиной перетекает через эту руку в Лизу.

Потом она стояла за сценой и слушала, и весенние ручейки бежали по её щекам горячими потоками. Они бежали навстречу музыке, к тому месту, где в фуге начиналось стретто, и голоса включались поочерёдно, как новогодние лампочки в праздничной гирлянде.

Лера слышала, как запели альты. Как уверенно они ведут партию. Она уже не могла отличить голос Ивановой от остальных… На миг Лере показалось, что она пела сама… Что это она – та девушка, которая была влюблена в Перголезе и для неё, Леры Запевиной, написал эту музыку юный Джованни…

Последний звук взлетел под купол собора, и тишина взорвалась аплодисментами. Не было ничего радостней, ничего торжественней этого звука, скачущего эхом под сводами собора.

– У меня всё получилось!

Худенькая Иванова повисла на Лере, целуя её и размазывая по Лериным щекам весенние ручейки…

Через час было объявление результатов. Хор «Школьный корабль» занял первое место.

Улыбающаяся Лера сидела на брошенном кем-то рюкзачке, держала в руках два яблока, подаренные ей Ивановой и Сидоровой, и в её глазах светилось огромное, неизмеримое счастье. Она смотрела на визжащих, прыгающих девчонок и думала о том, в какое необыкновенное время она живёт: где есть хор «Школьный корабль», есть Лизка и Дашка, которых нужно учить и защищать, и есть Джованни Перголезе с его необыкновенной музыкой…

 

 

 

СЕРГЕЙ МАХОТИН

Шестиклассник Серафим

 

Неизвестно, о чём мечтала Таня Косарева, когда её вызвали к доске читать наизусть Пушкина. Она, будто очнувшись, тряхнула головой и начала мягким певучим голосом:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, -
И шестиклассник Серафим
На перепутье мне явился...

      Девятый класс захохотал. Молодая учительница не выдержала и засмеялась тоже. Улыбнулась и Таня. "Надо же, - удивилась про себя, - какая оговорка смешная!"
      Никто примерную Таню не заподозрил в озорстве. Все видели, что она случайно оговорилась. От этого было ещё смешнее. Кто-то крикнул, что в шестых классах и правда есть Серафим. Решили, что на перемене его нужно отыскать. В общем, урок был скомкан.
      Серафим Перецын ничего этого не знал. Шла география. Географ Юрьич рассказывал про лесотундру. День шёл как обычно и не обещал сюрпризов.
      И перемена началась как обычно - шумно и бестолково. Скользкий линолеум в коридоре, крики и беготня. Перецын не сразу обнаружил, что оказался вдруг в окружении взрослых ребят. Те смеялись и похохатывали, глядя на него свысока, и беспрестанно повторяли: "Шестиклассник Серафим!"
      Наконец это им наскучило и они ушли, оставив его в покое. К Перецыну приблизились шестиклассники. Толстый Юрка Бурлакин, показывая на него пальцем, крикнул во всё горло: "Шестиклассник Серафим!" И все захохотали, даже девочки.
      Впервые в жизни Перецын ощутил одиночество.
      Его называли Серафимом одни учителя. Дома всегда звали Симой. В классе тоже Симой и ещё Перцем. На Перца он охотно отзывался, ибо имя своё не любил. Но что поделаешь, раз так назвали...
      - Зря ты, - говорила мама. - Красивое имя. Дедушка твой был Серафим Львович, папа Лев Серафимович, ты опять Серафим Львович. Родится у тебя сын - будет Лев Серафимович. И не прервётся цепочка поколений.
      - А если дочь?
      - Что?
      - Если родится дочь?
      - А не беда, - смеялась мама и ворошила его рыжеватые волосы. - Что-нибудь придумаем.
       Новое прозвище прилепилось к нему как липучка. Прозвище обидное и странное. Ну как можно обижаться на "шестиклассника Серафима", когда он и есть шестиклассник Серафим! Но было всё равно горько на душе. Он пробовал отвечать обидчикам тем же, кричал в ответ: "А ты - шестиклассник Юрка! А ты - шестиклассник Славка!" Без толку. Издевательски звучало только его прозвище - "шестиклассник Серафим".
      Он перестал улыбаться, нахватал двоек и похудел.
      - Что происходит? - недоумевал географ Юрьич. - Что с твоим взглядом, Перецын? Он потух! С таким взглядом ты завалишь мне районную олимпиаду.
      - А он у нас "шестиклассник Серафим"! - гоготнул на задней парте Юрка Бурлакин.
      Класс захихикал. Юрьич, ничего не поняв, лишь развёл руками.
      Как-то на лестнице его окликнула Таня.
      - Привет, шестиклассник Серафим! Вот, значит, ты какой. Совсем не страшный Серафим. А я из-за тебя чуть четвёрку не получила.
      "Ненормальная", - подумал Перецын.
      - Да не дуйся, я ведь не нарочно. Ты сам-то "Пророка" читал?
      - Какого ещё пророка?
      - Пушкинского, какого! Прочитай, развеселишься.
      Об этом нелепом разговоре он вспомнил через несколько дней, когда вытирал пыль с книжной полки. Бросил на подоконник тряпку и вытащил Пушкина в мягкой обложке. "Пророк" обнаружился на 156 странице.
      Стихотворение поразило Перецына.
      Строчки вспыхивали, как ожившие вулканы, непонятные и страшные: "неба содроганье", "жало мудрыя змеи", "отверзлись вещие зеницы"! Что это за шестикрылый Серафим такой? Зачем он вырывает у героя язык, грудь ему рассекает мечом? А герой, этот самый пророк, не умирает, несмотря на ужасные пытки. Ему даже как будто и не больно. Сейчас встанет как ни в чём не бывало и пойдёт глаголом жечь сердца людей. Тоже непонятно: зачем их жечь и что вообще значит - "жечь глаголом"? Много было в стихотворении странного, оно волновало, беспокоило. "Гад морских подводный ход" пробирал до мурашек.
      - Сима, ты уже убрал свою комнату? - крикнула из кухни мама.
      Он сунул Пушкина в школьный рюкзак и взялся за веник.

      Перецына продолжали дразнить. Но он уже привык к своему одиночеству и не испытывал прежней горечи. Двойки он исправил, на географической олимпиаде заработал грамоту, и Юрьич досрочно наградил его годовой пятёркой. Всё это случилось как бы само собой и потому не слишком обрадовало. Иная радость согревала его душу. "Пророка" он уже давно знал наизусть. Знал, что означают вышедшие из употребления слова: виждь, внемли, десница. Но самое главное, он полюбил своё имя - Серафим.
      Зима в том году выдалась снежной, морозной и долгой. Прихватила март. А в апреле вдруг сразу стало тепло, почти жарко. Грохотали оттаявшие водосточные трубы. Повсюду текли бурливые ручьи и речки. Вода заливала подвалы, выталкивала крышки канализационных люков. В один из таких люков Серафим и провалился.
      Рядом со школой возвышалась гора строительного песка, оставшаяся ещё с прошлогоднего ремонта. На горе стоял брошенный рабочими большой деревянный барабан без электрокабеля. Вода подточила песок. Барабан качнулся и покатился, набирая скорость, в сторону стройплощадки.
      Серафим коротал большую перемену, бесцельно слоняясь по школьному двору. Когда он увидел мчащуюся огромную катушку, у него похолодел затылок. У турника, с закрытыми глазами, подставив солнцу лицо и шею, загорала старшеклассница. Барабан почти бесшумно летел прямо на неё. Оставалось каких-то метров десять.
      - Беги! - выкрикнул Серафим сухим ртом, сам бросился к ней через поребрик и ухнул с головой в ледяную воду...
      Врач определил воспаление лёгких.
      Через неделю домой к Серафиму пришла Таня Косарева. Она о чём-то поговорила с мамой и вошла к нему в комнату.
      - Можно?
      "Ненормальная", - узнал её Серафим.
      - Меня зовут Таня. Здравствуй.
      - Здравствуй. Меня - Серафим.
      - Я знаю, - Таня улыбнулась. - Ты мне даже снился.
      "Ненормальная и красивая", - подумал Серафим. У него опять начали гореть щеки и лоб, поднималась температура. Хотелось выбраться из-под одеяла, но он не смел.
      - Я пришла тебя поблагодарить, - сказала Таня, помолчав. - Ты меня спас.
      Серафим с трудом сообразил, что это на неё катился тогда деревянный барабан. Голова налилась свинцом. Он попробовал приподняться.
      - Лежи, лежи, - забеспокоилась Таня. - Я сейчас уйду, к тебе нельзя надолго.
      Она вытащила из сумки двухлитровую бутылку лимонада и три апельсина.
      - Поправляйся. Ты теперь мой друг, мне тебя Бог послал. Не сердись на меня, пожалуйста.
      Она наклонилась и поцеловала его в горящий лоб. Губы были прохладны. Серафим зажмурился и не спешил открывать глаза, не зная, что говорить и как себя вести с красивой Таней. А потом он уснул.
      "Почему у тебя шесть крыльев?" - спросил он во сне.
      "Не крыльев - крыл", - поправил его ангел.
      "А у меня такие будут, я ведь тоже Серафим?"
      "Будут, но не скоро. Не торопи время своё".
      "Я слышу тебя, но не вижу твоего лица. Какой ты?"
      "Нельзя тебе видеть лица моего. Живи, мальчик".
      Кризис миновал. Болезнь медленно отпускала Серафима. До летних каникул он провалялся дома. В школе Юрьич настоял, чтобы Перецына перевели в седьмой класс вместе со всеми, ручаясь, что за лето тот всё наверстает. Так оно и случилось. А когда наступил сентябрь, Серафима уже не дразнили. Потому что прозвище "семиклассник Серафим" даже Юрке Бурлакину казалось лишённым всякого смысла и юмора.

 

 

Елена Овсянникова

Ка-Лю-ка-бовь

Мы с Леркой начали влюбляться после четвёртого класса. Мы учились в пятом классе, а влюбляться стали в мальчиков из шестого. Мальчишки из нашего класса не подходили: почему-то оказалось, что все они мелкие ростом и совершенно глупые – вообще дети какие-то. А вот шестиклассники вытянулись за лето и казались нам взрослыми и умными.

- Послушай, - как-то на уроке математики страшным шепотом сказала мне Лерка, - у меня есть тайна!

- На перемене расскажешь?

- Я ещё не решила.

Я еле-еле досидела до конца математики и даже что-то ответила невпопад на вопрос Евгении Андреевны. Все мысли мои были о том, какую же тайну мне откроет Лерка.

Наступила долгожданная перемена.

-Ну, рассказывай скорее,- торопила я Лерку.

- Смотри, только никому, слышишь?

- Никогда никому ни за что! –заверила её я.

- Мне нравится один мальчик из шестого «Б», - опять страшным шепотом сказала Лерка.

- Кто? – испугалась я, потому что мне тоже нравился мальчик из шестого «Б», и я боялась, что наши с Леркой симпатии совпадут.

- Генка Бондарев, - прошептала Лерка, - он такой симпатичный.

Я вздохнула с облегчением, потому что мне нравился как раз друг Генки Женька Соловьев.

- Ну тогда и я тебе скажу, а то всё боялась, что ты смеяться будешь: мне нравится Соловьев, - призналась я.

- Вот здорово, они же друзья, - обрадовалась Лерка, - только, по-моему, Генка симпатичнее!

-А, по-моему, Женька симпатичнее, – парировала я, - у твоего Генки нос уточкой.

-А у твоего Женьки ноги кривые, - не уступала Лерка.

И мы чуть не поссорились, споря, кто из мальчиков лучше Леркин или мой. Прозвенел звонок, и мы решили больше не спорить, согласившись, что «на вкус и цвет товарищей нет».

Но с этого момента наша жизнь переменилась. Все перемены наполнились смыслом, потому что нам нужно было следить, где находятся Соловьев с Бондаревым, и наблюдать за ними.

Мы тщательно подсчитывали сколько взглядов в нашу сторону кидали мальчишки, сколько раз кто из них оглянулся, сколько раз и кого случайно (или не случайно?!) толкнул.

- Ой, - восклицала Лерка, - вон «наши» пошли в буфет, - и мы мчались к буфету, чтобы прогуливаться возле него, ожидая, когда «наши» выйдут оттуда.

- Ой, - рассказывала Лерка, - я шла в учительскую за указкой, а мой навстречу шёл, представляешь? Он так на меня посмотрел, а я вроде бы не замечаю…

- А мой, - не отставала я, - вчера меня толкнул на лестнице, пробегая мимо, и потом один раз оглянулся.

Чтобы никто не догадался, о чём мы болтаем, мы даже научились особому языку на «ка». Это, когда перед каждым слогом в слове говоришь «ка».

- КаЛекана, капокашли касмоткареть ,какак каокани каигкаракают в кабаскакеткабол,- тараторила Лерка.

-Каикадём! – отвечала я.

Мы так привыкли разговаривать на «ка», что однажды нас выгнали с урока биологии, потому что мы, опаздывая на урок, случайно захлопнули дверь кабинета перед носом биологички.

Когда же она возмущённо забарабанила в дверь, мы, открыв замок, с перепугу стали объясняться с ней на «ка»!

- Каизкавиканикате, каЛюкадмикала  каИкавакановкана! – забормотала Лерка.

- Камы канекачакаянкано, - неожиданно для себя продолжила я.

В классе раздались отдельные смешки.

- Какое ещё кано! – закричала разъяренная биологиня, решив, что мы издеваемся над ней.

- Канет, ой, кая кане кахокатекала, - Лерку почему-то заело, и она продолжала объясняться на нашем птичьем языке.

- Капекарекастань кагокавокарить кана кака! – попыталась я остановить Лерку, с ужасом понимая, что тоже говорю на «ка».

Класс уже зашёлся от смеха.

- Вы мне урок срываете, вон из класса! –рявкнула биологиня, - а дневники оставьте.

Конечно, потом нам пришлось оправдываться дома из-за записи в дневнике, но о том, что всему виной была наша любовь, мы, разумеется, не сказали.

А закончилась эта история в один день. Однажды мы, как всегда, следили за «нашими» на перемене. И увидели, как мальчишки отправились за угол школы. Мы пошли за ними и чуть было не наткнулись на них, хорошо, что нас прикрыли пышные кусты цветущей гортензии.

«Наши» о чём-то увлечённо говорили.

- Давай послушаем, о чём они болтают, - шепнула Лерка

- Ага, - прошептала я. Мы затаились в кустах.

Вдруг, чуть не задев нас юбками, прошли две девчонки: Маринка и Машка из шестого «А». Они направились прямо к «нашим».

- Ну, и чего вы нас сюда вызвали? – спросила Маринка.

И тут «мой» Женька густо покраснел и, переминаясь с ноги на ногу, еле слышно промямлил:

- Мы, это, билеты взяли на классный фильм, пойдём?

Сердце у меня упало, но расстроиться я не успела, так как Лерка вдруг завизжала и выскочила из кустов:

- Оса, оса! Она села прямо мне на щёку!

И, конечно, нас увидели.

- О, господи, - воскликнул Генка, - опять эти малявки объявились! Куда не пойдём с Женькой, вечно на них натыкаемся. А ну-ка, кыш, мелюзга, нечего подглядывать!

Опозоренные и несчастные мы с Леркой побрели в сторону спортивной площадки.

- А знаешь, - помолчав, сказала Лерка , - я сейчас только разглядела, что у Генки, правда, нос уточкой.

• А у Женьки - ноги кривые! – согласилась я.