Подготовила Эльвира Смелик

Совсем немного времени осталось до окончания учебного года. Скоро прозвенит последний звонок, и ребята попрощаются со школой.  Кто до нового Первого сентября, а кто и насовсем.

Давайте вместе улыбнёмся, вспомнив  некоторые  моменты учебного года...

 

 

 

 

 

 

 

Юрий Пусов

Дрессировщик

 

Ваня застал Колю за довольно таки необычным занятием. Коля соединял пальцы рук и командовал:

- Налево!

К чему-то прислушивался, размыкал руки, снова соединял и говорил:

- Направо!

- Привет. А что ты делаешь? – спросил Ваня.

- Не видишь что ли? Микробов дрессирую. Мне мама вчера сказала, что у нас на пальцах миллионы микробов.

- Ну да, - согласился Ваня, - поэтому и надо мыть руки перед едой.

- Ага. Все и моют. Потому что не сообразительные. А я сразу придумал, что надо сделать. Я научу микробов слушаться моих команд.

- Команд? Типа сидеть, лежать, голос? Но ведь они же очень маленькие. Как же ты узнаешь, что они тебя слушаются?

- Сидеть, лежать, голос – это команды для существ с высоко развитой нервной системой. - Коля поморщился, всем своим видом не одобряя таких глупых вопросов. – Я же учу их исполнять простые команды. Вот сейчас я скомандовал микробам собраться на кончиках пальцев и учу по команде переходить с руки на руку.

- И как, получается? – Ваня усмехнулся, выражая недоверие.

- Конечно, - невозмутимо ответил Коля.

- И как ты об этом узнаёшь? Микробы ведь нельзя увидеть.

- Друг, ты меня удивляешь. Нельзя увидеть один микроб, но когда их миллионы миллионов только на кончиках пальцев я их чувствую. Я специально не мыл руки со вчерашнего вечера.

- Чувствуешь, как они перемещаются?

- Да. – Коля поднял руку и всмотрелся в кончики собственных пальцев. – Вообще-то их даже видно.

- Да ну!

- Смотри.

Ваня долго смотрел, так внимательно, что в конце концов ему стало казаться, что у Коли на кончиках пальцев действительно что-то шевелится.

- А зачем ты их дрессируешь? – спросил он.

- Очень просто. Мне теперь не надо будет руки мыть вообще. Я вот так микробов на ладони соберу, поздороваюсь с кем-то за руку и тихонько скомандую. И мои микробы перейдут к другому.

- А ты других микробов наберешься. С парты, с кнопки в лифте, да мало ли, котенка погладишь. И что, опять их учить?

- Нет. Несколько микробов я буду оставлять себе, и они будут обучать новичков. О, смотри, Толян идет. Сейчас я с ним поздороваюсь. Привет, Толян!

 - Привет, - Толик крепко пожал Колину руку.

Ваня четко представил себе стройные полчища микробов, переходящих в этот момент к новому хозяину. Когда Толик и ему протянул руку для пожатия, Ваня попятился и спрятал руки за спину.

- Ты чего? – обиделся Толик.

- У тебя руки грязные.

- Я их мыл недавно.

- Ты разве не чувствуешь, как на них копошатся микробы?

- Нет, не чувствую. Кулак только чешется.

Коля многозначительно посмотрел на Ваню и отряхнул ладони.

- Я их еще перелетать научу, - заявил он.

- Кого, - спросил Толик, но ответа не получил, пожал плечами и пошел дальше. Немного не доходя до угла дома, он громко чихнул.

- Круто! – сказал Ваня. – Так ведь и болеть не придется. Правда? Можно болезнетворные микробы на завуча натравить, а самому здоровому ходить.

Коля улыбнулся и важно кивнул.

- Или наоборот, нужно контрольную прогулять, позвал микробов и поболел чем-нибудь не страшным, - придумал Ваня. – Жалко, ты говоришь, что они интеллектом не обладают. А то могли бы на уроках подсказывать...

Ваню целиком захватила Колина идея. Он целый день на уроках обдумывал плюсы и минусы дрессировки микробов и удивлялся, почему никто раньше до этого не додумался. Что-то его все же смущало, хотя плюсов получалось больше.

Коля ходил с загадочным видом, ко всем прикасался и хихикал. Девчонки стали его сторониться, а Толик пообещал дать в глаз, если он еще раз до него дотронется своими грязными руками.

- Это микробы оказывают на тебя пагубное воздействие, - заявил на это Коля. - Они разъедают твой мозг, заставляя быть злым и раздражительным. - И побыстрее слинял от "раздражительного" Толи.

- Я буду диссертацию писать, - сказал Коля Ване.

- Когда?

- Сегодня же начну. Представляешь, к окончанию школы я уже буду профессором, может быть, даже свой институт открою.

- Так ты сегодня вечером гулять не пойдешь? - огорчился Ваня.

- Пойду конечно! - ответил Коля. - Мне надо будет насобирать еще подопытных микробов.

Ваня решил помочь другу и вечером вышел во двор с немытыми после еды руками. Но Коля снова его удивил. Друг был не просто чистый, он был в выглаженной белой рубашке, с причесанными вымытыми волосами и даже пах папиным дезодорантом, разве что не блестел и то только потому, что чистые люди обычно не блестят.

- А как же эксперимент? А диссертация? - искренне огорчился Ваня.

- Придется ограничиться теорией, - ответил грустный Коля. - Ты сейчас телек смотрел?

- Нет. А что там было?

- Передача была про дрессировщиков. Оказывается, даже самые дрессированные звери, бывает, выходят из-под контроля. Один лев - и то страшно. А микробов-то миллионы!

 

 

Сергей Махотин

Шестиклассник Серафим

 

Неизвестно, о чем мечтала Таня Косарева, когда ее вызвали к доске читать наизусть Пушкина. Она, будто очнувшись, тряхнула головой и начала мягким певучим голосом:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, –
И шестиклассник Серафим
На перепутье мне явился...
Девятый класс захохотал. Молодая учительница не выдержала и засмеялась тоже. Улыбнулась и Таня. "Надо же, – удивилась про себя, – какая оговорка смешная!"
Никто примерную Таню не заподозрил в озорстве. Все видели, что она случайно оговорилась. От этого было еще смешнее. Кто-то крикнул, что в шестых классах и правда есть Серафим. Решили, что на перемене его нужно отыскать. В общем, урок был скомкан.
Серафим Перецын ничего этого не знал. Шла география. Географ Юрьич рассказывал про лесотундру. День шел, как обычно, и не обещал сюрпризов.
И перемена началась, как обычно, шумно и бестолково. Скользкий линолеум в коридоре, крики и беготня. Перецын не сразу обнаружил, что оказался вдруг в окружении взрослых ребят. Те смеялись и похохатывали, глядя на него свысока, и беспрестанно повторяли: "Шестиклассник Серафим!"
Наконец, это им наскучило, и они ушли, оставив его в покое. К Перецыну приблизились шестиклассники. Толстый Юрка Бурлакин, показывая на него пальцем, крикнул во все горло: "Шестиклассник Серафим!" И все захохотали, даже девочки.
Впервые в жизни Перецын ощутил одиночество.
Его называли Серафимом одни учителя. Дома всегда звали Симой. В классе тоже Симой и еще Перцем. На Перца он охотно отзывался, ибо имя свое не любил. Но что поделаешь, раз так назвали...
– Зря ты, – говорила мама. – Красивое имя. Дедушка твой был Серафим Львович, папа Лев Серафимович, ты опять Серафим Львович. Родится у тебя сын – будет Лев Серафимович. И не прервется цепочка поколений.
– А если дочь?
– Что?
– Если родится дочь?
– А не беда, – смеялась мама и ворошила его рыжеватые волосы. – Что-нибудь придумаем.

Новое прозвище прилепилось к нему, как липучка. Прозвище обидное и странное. Ну, как можно обижаться на "шестиклассника Серафима", когда он и есть шестиклассник Серафим! Но было все равно горько на душе. Он пробовал отвечать обидчикам тем же, кричал в ответ: "А ты – шестиклассник Юрка! А ты – шестиклассник Славка!" Без толку. Издевательски звучало только его прозвище – "шестиклассник Серафим".
Он перестал улыбаться, нахватал двоек и похудел.
– Что происходит? – недоумевал географ Юрьич. – Что с твоим взглядом, Перецын? Он потух! С таким взглядом ты завалишь мне районную олимпиаду.
– А он у нас "шестиклассник Серафим"! – гоготнул на задней парте Юрка Бурлакин.
Класс захихикал. Юрьич, ничего не поняв, лишь развел руками.
Как-то на лестнице его окликнула Таня.
– Привет, шестиклассник Серафим! Вот, значит, ты какой. Совсем не страшный Серафим. А я из-за тебя чуть четверку не получила.
"Ненормальная", – подумал Перецын.
– Да не дуйся, я ведь не нарочно. Ты сам-то "Пророка" читал?
– Какого еще пророка?
– Пушкинского, какого! Прочитай, развеселишься.
Об этом нелепом разговоре он вспомнил через несколько дней, когда вытирал пыль с книжной полки. Бросил на подоконник тряпку и вытащил Пушкина в мягкой обложке. "Пророк" обнаружился на 156 странице.
Стихотворение поразило Перецына.
Строчки вспыхивали, как ожившие вулканы, непонятные и страшные: "неба содроганье", "жало мудрыя змеи", "отверзлись вещие зеницы"! Что это за шестикрылый Серафим такой? Зачем он вырывает у героя язык, грудь ему рассекает мечом? А герой, этот самый пророк, не умирает, несмотря на ужасные пытки. Ему даже как будто и не больно. Сейчас встанет, как ни в чем не бывало, и пойдет глаголом жечь сердца людей. Тоже непонятно: зачем их жечь и что вообще значит – "жечь глаголом"? Много было в стихотворении странного, оно волновало, беспокоило. "Гад морских подводный ход" пробирал до мурашек.
– Сима, ты уже убрал свою комнату? – крикнула из кухни мама.
Он сунул Пушкина в школьный рюкзак и взялся за веник.

Перецына продолжали дразнить. Но он уже привык к своему одиночеству и не испытывал прежней горечи. Двойки он исправил, не географической олимпиаде заработал грамоту, и Юрьич досрочно наградил его годовой пятеркой. Все это случилось как бы само собой и потому не слишком обрадовало. Иная радость согревала его душу. "Пророка" он уже давно знал наизусть. Знал, что означают вышедшие из употребления слова: виждь, внемли, десница. Но самое главное, он полюбил свое имя – Серафим.
Зима в том году выдалась снежной, морозной и долгой. Прихватила март. А в апреле вдруг сразу стало тепло, почти жарко. Грохотали оттаявшие водосточные трубы. Повсюду текли бурливые ручьи и речки. Вода заливала подвалы, выталкивала крышки канализационных люков. В один из таких люков Серафим и провалился.
Рядом со школой возвышалась гора строительного песка, оставшаяся еще с прошлогоднего ремонта. На горе стоял брошенный рабочими большой деревянный барабан без электрокабеля. Вода подточила песок. Барабан качнулся и покатился, набирая скорость, в сторону стройплощадки.
Серафим коротал большую перемену, бесцельно слоняясь по школьному двору. Когда он увидел мчащуюся огромную катушку, у него похолодел затылок. У турника, с закрытыми глазами, подставив солнцу лицо и шею, загорала старшеклассница. Барабан почти бесшумно летел прямо на нее. Оставалось каких-то метров десять. 
– Беги! – выкрикнул Серафим сухим ртом, сам бросился к ней через поребрик и ухнул с головой в ледяную воду...
Врач определил воспаление легких.
Через неделю домой к Серафиму пришла Таня Косарева. Она о чем-то поговорила с мамой и вошла к нему в комнату.
– Можно? 
"Ненормальная", – узнал ее Серафим.
– Меня зовут Таня. Здравствуй.
– Здравствуй. Меня – Серафим.
– Я знаю, – Таня улыбнулась. – Ты мне даже снился.
"Ненормальная и красивая", – подумал Серафим. У него опять начали гореть щеки и лоб, поднималась температура. Хотелось выбраться из-под одеяла, но он не смел.
– Я пришла тебя поблагодарить, – сказала Таня, помолчав. – Ты меня спас.
Серафим с трудом сообразил, что это на нее катился тогда деревянный барабан. Голова налилась свинцом. Он попробовал приподняться.
– Лежи, лежи, – забеспокоилась Таня. – Я сейчас уйду, к тебе нельзя надолго. 
Она вытащила из сумки двухлитровую бутылку лимонада и три апельсина.
– Поправляйся. Ты теперь мой друг, мне тебя Бог послал. Не сердись на меня, пожалуйста.
Она наклонилась и поцеловала его в горящий лоб. Губы были прохладны. Серафим зажмурился и не спешил открывать глаза, не зная, что говорить и как себя вести с красивой Таней. А потом он уснул.
"Почему у тебя шесть крыльев?" – спросил он во сне.
"Не крыльев – крыл", – поправил его ангел.
"А у меня такие будут, я ведь тоже Серафим?"
"Будут, но не скоро. Не торопи время свое",
"Я слышу тебя, но не вижу твоего лица. Какой ты?"
"Нельзя тебе видеть лица моего. Живи, мальчик".

Кризис миновал. Болезнь медленно отпускала Серафима. До летних каникул он провалялся дома. В школе Юрьич настоял, чтобы Перецына перевели в седьмой класс вместе со всеми, ручаясь, что за лето тот все наверстает. Так оно и случилось. А когда наступил сентябрь, Серафима уже не дразнили. Потому что прозвище "семиклассник Серафим" даже Юрке Бурлакину казалось лишенным всякого смысла и юмора.

 

Елена Арсенина

Муки творчества

 

Да, нелёгкую, можно сказать, непосильную задачу поставила перед шестым «А» учитель рисования – Людмила Алексеевна. И это на предпоследнем уроке, когда силы на приделе, внимание на нуле, а в желудке пусто и уныло.

В плетёную корзину из сумки посыпались краснобокие фрукты.

- Сегодня, ребятки, работаем над натюрмортом. Попытайтесь изобразить натуру не схематично, а так, чтобы, у меня при взгляде на ваш рисунок, рефлекторно задвигались челюсти, возникло желание попробовать эти яблоки.  Вы поняли, о чём я говорю? Необходимо как можно реалистичнее отобразить увиденное, добавить свои внутренние ощущения, чувства, впечатления…

Взгляд  Сидорова сфокусировался на объекте. Яблоки настолько выглядели аппетитно, что ему захотелось незамедлительно удовлетворить  возникшие вдруг вкусовые потребности. Так сказать, прочувствовать натуру.

-   Людмила Алексеевна, а яблоки-то хоть настоящие или натюрмортные?

Учитель улыбнулся.

- А сам ты как думаешь?

Сидоров торопливо спрятал руки за спину.

- Ну… не знаю…  Если бы попробовал, тогда бы мог сказать наверняка…

Людмила Алексеевна пронесла плетёнку между рядов. От фруктов исходил тонкий, едва уловимый аромат.

Художники неохотно открыли свои альбомы, взялись за карандаши.

- То, что это не муляжи, можно уже по запаху догадаться. Итак, приступаем к работе. Напоминаю, ваша задача: увидеть, прочувствовать,  изобразить. Понятно?

- Понятно… - вяло, без особого энтузиазма протянул шестой «А».

Людмила Алексеевна поставила корзину на середину стола и направилась к двери.

- Прекрасно, тогда приступаем к работе. Я оставлю вас минут на двадцать. Пожалуйста, не отвлекайтесь, договорились?..

Класс притих. Началось неторопливое погружение в творчество. Веточкин, пытаясь уловить ускользающие  образы,  бессмысленно глядел в потолок. Суркова в поисках  вдохновения рылась в портфеле. Кашкин, накапливая творческий потенциал, методично пережёвывал оставшийся с большой перемены бутерброд. А Сидоров ушёл в себя. Казалось бы, надолго, но вот  ноздри его нервно затрепетали, голова резко дёрнулась.

- Эй, кто ест, поделись кусочком!

Обладатель бутерброда набычился.

- Отвяжись, самому мало! Ещё сидеть сколько,  а я позавтракать не успел.

С задних рядов возмутились -   Интересно, а кто из нас успел?!

Суркова, потянула одноклассника за рукав:

-  Да ну его, жадобина! На Сидорова посмотри…

По классу прокатился смешок. Мальчик и впрямь - вёл себя странно. Долгие измышления подтолкнули его к активным действиям. Выйдя из ступора, он встал и направился  к учительскому столу.

Тут же, со всех сторон посыпались недовольные возгласы:

- Отойди, не видно!

- Ты чего, стеклянный что ли? Освободи горизонт…

С яблоком  в одной руке и карандашом в другой он вновь с мученическим видом застыл над своим альбомом.

- Во,  даёт!

- У Сидорова начисто крышу снесло…

- Положи на место, не порть натюрморт!..

Не обращая внимания на одноклассников, мальчик принялся вертеть фрукт в разные стороны, торопливо хватаясь то за карандаш, то за ластик...

Аппетитно хрустнуло яблоко. Сидоров зажмурил глаза, замер. Блуждающая улыбка стёрла с его лица былую сосредоточенность. Класс вознегодовал:

-  Эй, ты чего это делаешь?!

- Всё! Скандал, двойку по рисованию и поход в кабинет директора себе обеспечил…

-  Ну ты, Сидоров, попал!

Тот, довольный и просветлённый, махнул рукой:

– Отстаньте! Теперь более-менее понятно, как этот несчастный натюрморт рисовать!

Суркова, хихикнув, повертела пальцем у виска и подмигнула подружкам – Гений! Эй, Пикассо, яблоко хоть вкусное?

Сидоров, не отрываясь от работы, добродушно кивнул головой -  А то! Не мешай, видишь, прёт…

В коллективе нарастала нервозность. Работа не ладилась в виду полного отсутствия вдохновения. Одноклассники всё чаще поглядывали на Сидорова, увлечённо чиркающего по бумаге карандашом.

Первыми не выдержали Веточкин и Кашкин. Не сговариваясь, они рванули к корзине. Схватив по яблоку, одновременно надкусили.

Остальные наблюдали за ними с возрастающим интересом, без тени былого возмущения... Вскоре корзина опустела, а на столе выросла живописная гора яблочных огрызков.

Настроение класса заметно улучшилось, а вместе с ним проклюнулся и творческий потенциал. Работа закипела. Тишину нарушали лишь скрип карандашей и торопливое шиканье:

- Верни ластик, свой надо носить…

- Эй, у кого точилка есть, карандаш сломался…

- Да тише вы, не мешайте работать…

Веточкин, созерцая разгромленный «натюрморт», задумчиво протянул – А  чего? Очень даже реалистично! Пожалуй, так даже интереснее…

Людмила Алексеевна не заметила явных изменений «в натуре». Просматривая работы, удовлетворенно качала головой.

- Ну что я могу сказать?! Замечательно! Не верю глазам своим – рисунки поражают своей естественностью! Причем, все работы хороши. А Сидоров – так просто превзошёл себя. В этом надкушенном яблоке что-то есть... Необычное решение, я бы сказала, весьма оригинальное... Молодец, Максим!

Класс напряженно молчал. Сидоров, втянув голову в плечи, тоскливо ожидал финальной развязки.

Людмила Алексеевна с некоторым недоумением обвела взглядом застывшие лица учеников. Уловив всеобщую напряжённость, встревожилась:

- Так... Сидоров? В  чём дело?

Наконец, Кашкин отважился. Он застенчиво отвёл взгляд в сторону и промямлил:

- Тут такое дело…

Веточкин поддержал приятеля:

- Ага…

- А если чётко и членораздельно: что произошло в моё отсутствие? - В голосе учителя появился металлический оттенок.

Сидоров решительно вскочил со своего места и зачастил - Это я во всем виноват! Никак не мог прочувствовать натуру, вот и пришлось пойти на крайние меры…

С задней парты послышался сдавленный смешок.

- Что ты такое говоришь, Сидоров! – с ужасом всплеснула руками Людмила Алексеевна.

Веточкин и Кашкин, перебивая друг друга, поспешили её успокоить - Да вы не волнуйтесь!  Мы обязательно возместим все причиненные убытки, да ребята?

В классе вновь повисло неловкое молчание. Голос учителя задрожал:

– Мальчики, о каких убытках идёт речь, я что-то никак не пойму?

Проследив за взглядом учеников, Людмила Алексеевна растеряно повернулась. Её плечи беззвучно затряслись. По классу пронёсся вздох облегчения. Робкие, нервные смешки переросли в дружный хохот.

Изнемогая от смеха, учительница села за свой стол:

- Ох, как же вы меня напугали!..

Промокнув глаза платочком, уже более спокойным голосом Людмила Алексеевна продолжила:

- Это же надо было  додуматься… Позвольте поинтересоваться: в  нашем классе завёлся прожорливый троглодит?

- Ну хорошо. Я признаюсь… Это сделал… - Кашкин самоотверженно решил принять удар на себя, но в последний момент передумал и ткнул пальцем  в сторону одноклассника – Сидоров!

Сидоров моментально отреагировал на признание друга - крепко сжатым кулаком из-под парты.

Людмила Алексеевна, пробарабанила пальцами по столу, тщетно пытаясь придать своему лицу серьёзный вид.

- Вот уж, Максим, удивил, так удивил. От  тебя подобной выходки я как-то совсем не ожидала. Дай-ка мне, дружочек, дневник…

- Так, начались репрессии… Кто следующий? – печально прошелестел Веточкин.

- Людмила Алексеевна, а может быть, не надо, а? – жалобным голоском протянула Суркова.

Учительница склонилась над журналом -  Надо, надо, Суркова! Максим, я жду!..

Обречено вздохнув, под сочувственными взглядами одноклассников Сидоров открыл дневник… Вдруг радостно вскрикнул: «Урааа!». Класс незамедлительно отреагировал.

- Ну всё, окончательно рехнулся!…

Максим распрямил плечи и хриплым от волнения голосом прочёл:

- "Отлично"  за оригинальность мышления и нестандартный подход к выполнению поставленной творческой задачи... Подпись…»

Первым опомнился Кашкин. Он торопливо схватил дневник и ринулся к столу учителя:

- Людмила Алексеевна, минуточку! Я тоже вообще-то участвовал в творческом эксперименте!

 

Лада Кузина

Первое слово съела корова! (отрывок из повести)

 

В понедельник в школе царила суматоха: старшеклассники столпились в вестибюле. Они громко переговаривались, шутили и смеялись, но по кабинетам не расходились. Никита с трудом пробрался сквозь них и обнаружил причину сумятицы: расписание испарилось! Он хлопнул себя по лбу: так обрадовался в пятницу, что пришли выходные и можно играть в компьютер, что забыл корову в школе, а она проголодалась и слизала расписание. Он побежал по коридору, отыскивая пропажу, но его перехватила Ольга Ивановна:

- Соловьев! Ты разве забыл, где наш класс находится?

Пришлось возвращаться.

А старшеклассники никак не могли разобраться. 

- У нас сейчас литература, - кричал Семенов из седьмого «А».

- Не литература, а физ-ра, - возражала Балалайкина из восьмого «В».

Все смешалось. Да еще и электронный дневник завис, как назло, а завуч уехала с утра на заседание. Разошлись, кто куда.

Учительница Ирина Валентиновна точно знала, что у нее урок алгебры в девятом «Б». Но когда зашла в класс, изумилась: только трое учеников из девятого «Б» пришли на урок, остальные были сборной солянкой. Несколько пятиклашек, два выпускника и весь восьмой «А» в полном составе.

- А в чем дело? – спросила она.

- Расписание исчезло, - крикнул кто-то из учеников, - а электронный дневник «висит».

- А в обычных дневниках посмотреть не судьба? – ответила Ирина Валентиновна.

- Так не носим, - сознались ребята. – Зачем, раз электронный есть?

Ирине Валентиновне пришлось спуститься на первый этаж, чтобы написать свое расписание на понедельник. Там же находились и другие учителя. Они быстро заполнили ватман и вернулись обратно, договорившись, что на первом уроке не станут гонять учеников туда-обратно.

- Давайте все же начнем занятие, - предложила Ирина Валентиновна. – Решим задачу попроще для учеников помладше.

Она открыла учебник и зачитала:

- Мороженое стоило двадцать копеек.

- Как оно может так стоить? – перебил Сидоров из пятого «Б». – Это же совсем дешево.

- Ну, - задумалась Ирина Валентиновна, - раньше фруктовое одиннадцать копеек стоило, а эскимо – двадцать восемь.

- Вы, наверное, при Сталине жили? – не унимался Сидоров. 

Ирина Валентиновна пристально поглядела на него и решила, что надо спросить что-нибудь другое. Она начертила треугольник и спросила:

- Смотрите, ребята. Один угол в треугольнике тупой, значит, треугольник называется…
- Туповатый! – первым догадался неугомонный Сидоров.

- Тупоугольный, - сквозь невообразимый хохот поправил кто-то из старших учеников, но урок сорвался.

Дальше они просто болтали обо всем.

На урок пения пришло много ребят из девятых-десятых классов.

- У вас же пение в шестом классе закончилось, - поразился учитель пения Игорь Викторович.

- Ну и что, - ответили те. – Нам тоже петь хочется.

Тогда Игорь Викторович достал баян, и класс дружно грянул «Куда уходит детство». Вскоре к ним подтянулись ребята, не определившиеся, куда им пойти на первый урок. Весь урок они исполняли знакомые песни и радовались происшедшей путанице.

А на физкультуре встретились пятиклашки и одиннадцатиклассники. Сергей Борисович разбил их на две команды, девочек определил в группу поддержки и объявил начало игры. Пацаны из выпускного посадили пятиклашек на плечи, и битва в баскетбол закипела. Мяч скакал от одного конца поля к другому. Старшеклассники передавали мяч пятиклашкам, а те легко закидывали его в корзину. Девчонки громко скандировали кричалки и от души болели за свои команды. Даже когда прозвенел урок, расходиться никто не хотел. Ученики договорились встретиться тем же составом после уроков.

Одной Инге Леонидовне было не до смеха. Она вела урок литературы и задала восьмиклассникам на дом «Мцыри» Лермонтова. Но из восьмого класса явился лишь Гараничев Антон. Только Инга Леонидовна решила не сдаваться. Она вызвала Антона к доске:

- Гараничев, расскажи содержание поэмы.

Тот откашлялся и начал:

- Лермонтов, Михаил Юрьевич, «Мцыри». Значит, так.
Он повернулся к окну и забубнил:

- В одном монастыре жили мцыри. Одна мцыря сбежала…

Раздался смех.

- Садись, Гараничев, два! – возмутилась Инга Леонидовна.

- Почему два? – обиделся тот. - Я же учил!

Но учительница его уже не слушала. Она обратилась к другим ученикам:

- Потому что Мцыри – это имя главного героя, а не странное существо! Кто хочет еще рассказать нам о Лермонтове?

- Он погиб во время дуэли с Дантесом, - ответил Овсепян из девятого «Г».

- А за год до этого написал свое самое выдающееся произведение – «Отцы и дети», - добавил Кириенко из одиннадцатого «Б».

- Пушкин погиб во время дуэли с Дантесом! – воскликнула Инга Леонидовна. – Тургенев написал «Отцы и дети»!

Она обхватила голову руками и с величайшей трагедией в голосе продекламировала:

Смешались в кучу кони, люди.

И залпы тысячи орудий

Слились в протяжный вой.

 

Эльвира Смелик

 Кира Андреевна считала себя слишком доброй и мягкой. Ни кричать она не умела, ни ругаться. И почти никогда не наказывала. Жалко было. Поэтому ей казалось, что ученики к ней относятся (как бы точнее выразиться?) несерьезно, что ли.

Например, выловила она на перемене носящегося по рекреации Славу Рябко, велела ему строго:

- Перестань немедленно, Рябко, бегать! Налетишь на кого-нибудь, собьешь с ног. Человек упадет, ударится. Не бегай больше!

Пока Кира Андреевна говорила, Слава согласно кивал. В смысле – хорошо, не будет. Но стоило его отпустить, понесся еще быстрее. Потому как приятель его, Павлик Никитин, завершал уже второй круг вдоль стен.

И это всего лишь второй класс! А что будет в третьем? В четвертом?

Сегодня – представляете! - от урока уже двадцать минут прошло, и вдруг дверь распахнулась, и в класс ввалились эти самые Рябко и Никитин. А в глазах у них – ни капли раскаяния или страха. Одно сплошное веселье.

- Что же это такое? – грозно воскликнула Кира Андреевна и старательно нахмурилась. – Ну-ка признавайтесь - почему опоздали?

- Да мы бы вовремя пришли! – раскаянно проговорил Никитин. – Только, понимаете, идем, мы идем, - продолжил он с все возрастающим воодушевлением, - и вдруг видим, на скамейке тигр сидит.

- Тигр? – с насмешкой переспросила Кира Андреевна.

Это надо же такую несуразность выдумать!

- Ну да! – смело посмотрев на учительницу, подтвердил Рябко, и при этом глаза его были честными-честными.

- Какой еще тигр? – Кира Андреевна снова нахмурилась, но ни Павлик, ни Слава не смутились.

- Известно какой! – снисходительно дернул плечом Никитин. – Большой, полосатый. Самый обычный тигр.

- И откуда же он взялся? – не сдавалась Кира Андреевна.

- Наверное, выбросить хотели, - печально предположил Рябко. – А потом жалко стало. Вот и оставили на скамейке. Вдруг кто-нибудь себе заберет!

Рассказывал Слава с такой убежденностью и сопереживанием, что ему непременно хотелось верить. Но где это видано, чтобы тигры просто так во дворах сидели? Конечно, не раз слышала Кира Андреевна грустные истории про выброшенных хозяевами собак и кошек. Одно время даже ходили слухи о найденном в придорожной канаве питоне. Но вот чтобы тиграми так запросто бросались…

- Я и говорю, - подхватил Никитин, – «Давай его ко мне!» Вдруг дождь пойдет. Он промокнет. А потом и еще чего-нибудь хуже. А он и так больной. – Павлик горестно вздохнул. - У него ухо почти оторвано. И на лапе дыра.

- Как? – Кира Андреевна испуганно ахнула, а кто-то из девчонок сочувственно всхлипнул.

- Вот так вот! – Никитин в отчаянии развел руками. - А Славка говорит: «Как же мы его понесем? Вон он какой огромный! Тяжелый, наверное». Я и предложил: «Ты, Славка, держи его за передние лапы, а я за хвост возьму! Дотащим как-нибудь!»

- Дотащили? – взволнованно спросила Кира Андреевна.

- Дотащили! – довольно подтвердил Павлик. – Я хвост через плечо перекинул, - он поднял руки, немного сгорбился, словно нес за спиной тяжелый груз.

- Ага! – согласно кивнул Рябко. – Только в лифт еле поместились.

Ну да! Пассажирский лифт на тигров не рассчитан. А грузовой не во всяком доме есть.

Перед глазами Киры Андреевны мгновенно предстала красочная картинка, как два мальчика и один огромный несчастный тигр жмутся друг к другу в тесной кабинке лифта.

- А дальше? – донесся нетерпеливый ребячий голос откуда-то с задних парт.

- Дальше мы домой ко мне пришли, - тут же откликнулся словоохотливый Никитин. – Мама, конечно, сначала испугалась. Сказала: «Что же мы с этим чудовищем делать будем?» А потом согласилась: «Ладно, пусть у нас живет!» И даже погладила тигра.

- Ветеринара вызвали? – поинтересовалась Кира Андреевна голосом строгим и озабоченным.

- Зачем ветеринара? – удивленно уставился на нее Никитин.

- А ухо рваное! А лапа! – с тревогой напомнила учительница.

- Так мама сказала, что сама зашьет! – обнадеживающе заверил Павлик. - Она умеет. Я на прошлой неделе свитер порвал. За забор зацепился. Так она так зашила, что совсем незаметно.

- Причем тут свитер? – возмутилась Кира Андреевна. – Одно дело – свитер, другое – живой тигр!

- Как живой? – недоуменно уточнил Павлик.

Несколько секунд Никитин и Кира Андреевна непонимающе смотрели друг на друга, не шевелясь и не произнося ни слова. А потом Павлик широко улыбнулся, и сразу же весело прыснул Слава Рябко.

- Живой! Ой, не могу! Живой тигр! – хохоча, наперебой кричали мальчишки. – Ой, Кир Ндревна! Вот насмешили! Живой тигр! Ой, мамочки! Щас умру со смеху! Живой!

- А какой же? – растерянно пробормотала Кира Андреевна.

Павлик на мгновенье перестал смеяться.

- Игрушечный, конечно!