рис. на обложке Агафоновой Дарьи, 10 лет

 

Елена Овсянникова

Дядя Боря

Однажды зимней ночью в нашей квартире раздался звонок. Встревоженные мама с бабушкой, перешептываясь, пошли открывать. К их изумлению на пороге веранды стоял мой дядя – бабушкин старший сын Борис. Услышав их возгласы, я выглянула из окошка комнаты на веранду. Дядя Боря был одет в старенький потёртый пиджачок, пальто на нём не было, в руках держал чемодан, по виду переживший революцию семнадцатого года, если не первую мировую войну. А погода в Сочи зимой дождливая и промозглая, он показался мне тогда ужасно жалким: худенький, в насквозь промокшей одежде, виновато улыбающийся…Мне почему-то стало неловко подглядывать за ним, и я отправилась в постель.

Странно было, что он приехал из Риги без предупреждения. Оставшуюся часть ночи мама, бабушка и дядя сидели на веранде и тихо разговаривали. До меня в комнату доносились лишь приглушенные звуки их голосов и звон чайных ложек об стаканы. Утром я узнала из обрывков разговоров взрослых, что дядя приехал к нам надолго, поправить здоровье, которое и так у него было слабым после войны, а после несчастного случая в Риге, он и вовсе стал инвалидом первой группы и не мог работать телемастером. Дядина жена Татьяна решила, что содержать больного мужа ей будет тяжело, и отправила его со старым чемоданом, в котором была смена белья и носки, в Сочи к маме.

Если бы вы знали, что означало в шестидесятые годы быть телемастером! Что там врач или геолог! Телемастер был почти божественно недосягаем в своем величии! Телевизоров было не много, а мастеров, умеющих их чинить, единицы из единиц. Телемастер был загадочен, и казался мне волшебником. Когда я узнала, что мой дядя Боря телемастер, радости моей и гордости не было предела.

Но в ту пору, когда приехал дядя, у него очень сильно упало зрение, почти не действовала левая рука, и преследовали головные боли. Да и сам он выглядел таким изможденным, что жалко было смотреть. О работе по специальности и речи быть не могло. Но очень скоро к ближе к лету, он привел в порядок сарайчик в нашем дворе, оборудовав там маленькую мастерскую. Он часами сидел там и что-то паял, куря папиросы Беломорканал одну за другой. И вот через несколько месяцев у нас появился свой телевизор, собранный дядей из всяческих деталей, которые ему удалось достать. А вот корпуса для него найти не удалось, как и ручек настройки.

Поэтому он стоял в комнате, пугая мерцающими лампами с обратной стороны от экрана, а торчащие гвоздики настройки нужно было поворачивать плоскогубцами, обмотанными изолентой. Ничего, что наш телевизор часто моргал полосами на экране, или неожиданно пропадал звук, но зато это был свой телевизор. И теперь я хвасталась перед всеми во дворе, что у нас есть свой телевизор, собранный моим дядей!

К этому времени я подружилась с дядюшкой, которого вначале стеснялась. Мама с папой разошлись за год до приезда дяди, пережив бурные скандалы расставаний и кратковременных примирений. Отец теперь работал на Кольском полуострове. В Сочи бывал редко, встречи наши были тёплыми, но, как все дети, я потихоньку отвыкала от него.

А дядя Боря был рядом, молчаливый, но очень добрый. Он сильно скучал по сыну Игорю, моему ровеснику, который остался с матерью в Риге, а я была небольшим, но всё же утешением для него.

Даже дворовые коты полюбили дядюшку, и каждый раз, когда он возвращался откуда-нибудь домой, провожали его от калитки до сарайчика. Причем непонятно, чем дядя вызвал такую кошачью любовь. Кошек не ласкал, не кормил особо, но во всех передвижениях по территории двора наши полудикие коты сопровождали его.

Я, как и коты, тоже его полюбила. Именно дядюшка подписывал мне дневник тайком от мамы, когда там красовались замечания за плохое поведение на уроках, или двойки за невыполненные домашние задания. А ещё мы с ним играли в очко на деньги, вопреки запретам бабушки, которая возмущалась, что я могу вырасти картежницей. Играли по копейке, и дядя Боря нарочно проигрывал мне. А на копейку можно было выпить газированной воды из автомата, а за три копейки – с сиропом, а на одиннадцать копеек купить мороженое! Ну, на мороженое дядюшка мне часто давал деньги, хотя просила я редко. Ещё мы любили решать вместе усложненные задачи по математике, споря и перебивая друг друга. У дяди были отличные способности, а у меня математика – самый любимый предмет в школе.

Один был у него серьезный недостаток – он пил. Пил запоями по неделе, а то и больше.

Прятал в сарае за дровами дешёвое вино и периодически отлучался туда, прикладываясь к бутылке. Постепенно глаза у него становились масляными, а он сам суетливым и надоедливым, но никогда агрессивным. Выпивший, он всегда называл меня Ленуськой и по сто раз предлагал поесть, повторяя одно и то же. А ещё жаловался, что скучает по сыну. Я ненавидела эти моменты, даже иногда прикрикивала на дядю:

– Отстань, сам поешь! А лучше иди спать!

– Прости, прости, Ленуська, – слышала я в ответ, а потом всё начиналось сначала.

Я долго не могла понять, почему мой, такой милый, умный, замечательный дядя Боря пьет.

Я знала, что он фронтовик, но никогда он ничего не рассказывал о войне.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, к нам попал журнал с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Поскольку я читала тогда всё подряд и залпом, то и эту повесть прочитала тоже. Все взрослые, включая соседей, обсуждали сенсационную повесть о Гулаге. И тогда-то я узнала из подслушанных разговоров взрослых военную историю дяди Бори.

В начале войны он был направлен в офицерскую школу, оттуда отправился на фронт в звании младшего лейтенанта. В 1942 году во время отступления был контужен и попал в плен. Сначала был в концлагере на территории России. После попытки побега его забрали в гестапо и приговорили к показательному повешению. В момент, когда накинули веревку на шею, случилось чудо. Прибыл какой-то высокий немецкий чин, и казнь отменили. Дядю отправили в концлагерь Бухенвальд, откуда примерно в 1944 году ему удалось бежать, ему помогли прятаться люди из немецкого сопротивления, в котором он позже принял участие. Впоследствии он присоединился к нашей армии и закончил войну в Германии. Но тогда всех, кто был в плену, отправляли в так называемые лагеря для перемещенных лиц. Это и был тот самый Гулаг, описанный Солженицыным. Он провел в лагере несколько месяцев, где от него пытались добиться признания, что он предатель Родины. Опять случилось чудо. Его реабилитировали и выпустили на свободу. Я подозреваю, что среди тех, кто решал судьбу бывшего военнопленного, нашёлся кто-то, кого лечил мой дед. Потому что, сколько я себя помню, всегда и везде находился человек, которого лечил врач Эраст Иванович. А ведь он умер пятнадцать лет назад! Даже дядюшку в ночь, когда он приехал из Риги, довез до дома таксист, которого когда-то лечил мой дед. Узнав, что дядя сын Эраста Ивановича, таксист не взял с него денег!

А дяде Боре в дальнейшем даже выдали медаль «За победу над Германией». Всё это время до возвращения из Гулага в нашей семье его считали без вести пропавшим.

А я-то пела в школьном хоре песню про Бухенвальд и не знала, что мой родной дядя был узником Бухенвальда! Теперь я понимала, какие ужасы он пережил. А ведь глядя на него, не скажешь, что это мужественный и стойкий человек!

рис. Кочарян Софии, 9 лет

 

Татьяна Шипошина

Чердак

        В тот день, после уроков, мы решили остаться и обследовать чердак.

     Мы с Лёхой и Стасом сделали вид, что выходим из школы вместе со всеми. Потом вернулись и двинулись наверх, в боковой коридор. С самой верхней площадки к люку вела узкая лесенка.

   Я лез первым. Толкнул толстую, железную дверцу люка… Как сердце колотилось!

   Даже сейчас захватывает дух…

   Не знаю, сколько лет на этот чердак не ступала нога человека. Сквозь чердачное окно пробивался луч солнца, освещая кипы старых бумаг, старую, даже старинную, мебель, какие-то шкафы, сейфы и сундуки.

   Тихо и осторожно мы ступили на чердак.

   Есть такие сказки, в которых дети попадают на чердаки замков. Там с этими детьми происходят разные чудеса.

   Ты, сынок, можешь гордиться своим отцом. Твой отец был на таком чердаке. Конечно, тебе тоже охота! Мне самому охота… Много бы я дал, чтобы сейчас оказаться снова на этом чердаке…

   Некоторые сваленные в стопки документы были написаны по-немецки. Может, здесь находилась раньше немецкая школа. Может, и не школа… Может, это было немецкое географическое общество, и в непонятных документах хранились описания потерянных географических открытий. Может быть, в этих бумагах хранились секретные архивы, или даже карты сокровищ… не говоря уже об архивах третьего рейха, или документах по разработке секретного оружия…

   Но мы же учили в школе английский! Ни один из нас не знал по-немецки больше, чем «Хенде хох!». Да и по-английски… чего уж там…

   Порывшись в бумагах и ничего в них не поняв, мы попытались открыть чердачное окно. Нам это удалось.

   Свежий воздух ворвался в застоявшуюся атмосферу чердака.

   Сверху открылся вид на польский городок. Городок таял в лучах предзакатного солнца. Остроконечные крыши, ровные, небольшие светлые домики, построенные совершенно иначе, чем у нас, на Родине. Речка, мостик через речку. Возвышающийся над всем этим, и стремящийся в небо костёл, совсем не похожий на церкви моего родного города.

   Таким таинственно манящим был этот вид! Таким светлым, таким родным, и, одновременно, таким чужим и недоступным…

   Нам было по двенадцать лет.

Я помню, что там, на чердаке, я впервые ощутил, что нахожусь в чужой стране. Я оказался в другом мире, не похожем на свой, привычный мир. Я подглядел в чужой мир, забравшись на чердак и распахнув чердачное окно.

   Я почувствовал уважение к этому миру и к этой стране.

   И вдруг к моему горлу подкатил комок.

   Не знаю, почему, но мне до боли стало жалко этот мир… а потом и все другие миры, которых я не видел, и о которых не знаю. Жалко потому, что люди не только строят разные миры, но и готовы эти же миры разрушать. Особенно, если миры других людей не похожи на их собственные.

Люди могут устроить в подвалах старинных замков тюрьмы и застенки гестапо…

Наши миры такие хрупкие! Достаточно пары бомб, чтобы не стало ни мостика, ни домиков, ни костёла…

   Сердце моё сжалось… Стас и Лёха свистели, разгоняя сидящих на крыше голубей, а я не мог ни свистеть, ни кричать.

   Я хотел обнять этот чужой мир и защитить его… не знаю, как…

  

   Вот, собственно, и всё. Мы лазили на чердак ещё несколько раз. Потом нас засёк сторож и нам здорово попало. Люк на чердак закрыли на замок. А в конце года папу перевели в другой город, где школа находилась в типовом, современном трехэтажном здании. Крыша новой школы была плоской, без всяких намёков на тайны.

   Лазил, конечно! Нет, ты меня обижаешь! Зато на новом месте рядом с военным городком находился полигон! Но это совсем другая история. Потом, потом…

 

Александр Ралот

Княгинюшка

Сегодня в нашем доме с утра незапланированное стихийное бедствие. Цунами и торнадо в одном флаконе. Явление племяшки Катерины народу. Неугомонный подросток представляется дяде и тёте по случаю получения "краснокожей паспортины", правда уже без молоткасто— серпастого тиснения. Вследствие знаменательного события, плановые мероприятия отменяются! А домочадцы обязаны незамедлительно отвечать на многочисленные вопросы неугомонного существа, с хвостиком на симпатичной русой головке.

Моя мудрейшая половина, деликатным образом, избавилась от родственницы. Предложила девушке оказать посильную помощь в приготовлении голубцов и замесе теста.

Поморщив носик, племянница гордо продемонстрировала тёте маникюр, разрешённый по случаю вышеописанного эпохального события. Дескать, какие там банальные голубцы и тем более тесто, когда на пальчиках такая "неземная" красота.

***

Спустя секунду за спиной раздалось:— Дядь Саш, а расскажи, как книжки сочиняешь? Сидишь, сидишь и вдруг возьмёшь и выдумаешь. Вот ежели бы ты был физиком или химиком, то не открой закон или формулу, ничего бы страшненького не произошло. Другие учёные их бы в конце— концов на свет божий, явили. А с книгами не так. Не написал повесть или даже книжицу и никто, такое не напишет. Ой! Какая девушка! Красивая!— Катерина схватила со стола фотографию. Не говори, кто это. Сама догадаюсь. Как её? Дай вспомню— французская королевна Мария Антуанетта. Вот. Она там, что— то невпопад ляпнула. Про тортик или пирожное, а народ за это! Раз, два и на гильотину! Училка по истории, рассказывала.

— Катюша, в чём— то ты права. Женщине, запечатлённой на старом фото, тоже отрубили голову. Но не во Франции, а в Германии. И в другую эпоху.

— Как интересно. Расскажи, пожалуйста. За что с ней так поступили?— Катерина немедленно забралась с ногами на диван. Всем видом показывая — готова слушать минут десять или даже больше.

***

Я протянул Катюше стопку пожелтевших фотокарточек.

— Вера Оболенская. В девичестве Макарова. Дочь вице— губернатора. Во годы революции и гражданской войны, ещё совсем юной девочкой была вынуждена эмигрировать во Францию. Блестяще окончила школу. Обладала феноменальной памятью.

— К тому же она прехорошенькая. Мне бы такую внешность! Бегом бы в манекенщицы, подалась.— Племяшка перебирала одну фотографию за другой.

— Вот и Вера — подалась. В те годы Францию наводнили беженцы из растерзанной России. И многие наши красавицы при первой возможности шли трудиться в модельные дома и агентства.

— Наверное Вере такая работа нравилась? Всегда на виду. Подиум. Демонстрация модной одежды. Шик, блеск, красота. И вокруг постоянно крутятся молодые люди. Я имею в виду мужчин.— Катюша кокетливо передёрнула худенькими плечиками.

— Ты права. Макаровой предрекали стремительную карьеру. Но девушка неожиданно взяла да и поменяла место работы. Устроилась секретарём на одном из предприятий богатого француза Жака Артюиса.

— И конечно же, быстренько выскочила за него замуж. Ведь так? Я права?

— Под венец Верочка пошла. Но, не с работодателем, а с князем Николаем Оболенским. Супруг владел солидным бизнесом на юге страны. О нём со вздохом и завистью судачили:- « Русский эмигрант постоянно перемещается на таксомоторе и сам не сидит за рулём!»

— Ваууууу! И у них началась светская жизнь. Курорты летние и зимние. Приёмы. Балы. Красивые платья. Рассказывай.

Племянница по удобней расположилась на диване и затихла в предвкушении подробностей о сладкой жизни молодожёнов.

— Увы, Катюша. Должен разочаровать. Безмятежного бытия не получилось. Школьные педагоги, надеюсь, донесли до тебя информацию о том, что в 1939 году началась Вторая мировая война. А уже в следующем немцы оккупировали Францию. Красавица княгиня сразу же вступила в отряд сопротивления бывшего шефа, Жака. Началась беспощадная борьба с захватчиками. Подпольщицу знали по псевдонимам "Вики" и "Катрин"!

Княгинюшка и товарищи занимались сбором разведданных, помогали английским военнопленным бежать на родину. "Вики" вела тайную переписку с другими группами сопротивления. Координировала совместные действия партизан и подпольщиков. Однако фашистам удалось захватить Артюиса. Его отправили в концлагерь. Где старик и умер. В скорости попал в гестаповские застенки ещё один руководитель подпольной организации, Ролан Фаржон. При обыске в складках его одежды обнаружили квитанцию телефонного счёта с указанием адреса одной из конспиративных квартир. Через несколько часов враги получили в своё распоряжение данные на многих участников Сопротивления. Их клички и явки.

***

"Катрин" арестовали незадолго до наступления нового 1944 года. Княгиня шла на встречу с подпольщицей Софьей Носович. Хотела уговорить, исчезнуть из города. Женщин сковали одной парой наручников. Доставили в тюрьму Френ, в предместье Парижа. Чуть позже там же оказался и муж княгини Николай. На допросах "Вики" утверждала, что развелась с князем много лет назад. И бывший супруг понятия не имеет ни о каком движении Сопротивления.

Выжившие сокамерники позже рассказывали:- «Следователь на допросе спросил Оболенскую. Почему русские эмигранты, антикоммунисты воюют великой Германией? Она же ведёт кровопролитные бои с коммунистами? Женщина, слабым голосом, отвечала:- «Ваш Гитлер воюет не только против большевизма, он жаждет уничтожить Россию, а заодно и славян. Как вам известно, я по рождению русская, христианка по вероисповеданию. Выросла во Франции. Это правда. А по сему ни за что не предам ни бывшей родины, ни страны, давшей мне приют!

На допросах княгинюшка молчала. Враги прозвали её "Princessin — ich weiss nicht" ("Княгиня – ничего не знаю").

«Особо опасную преступницу», "Катрин" перевели в специальную немецкую тюрьму Плетцензее.

В начале августа 1944 года, женщину без предупреждения забрали с ежедневной прогулки во внутреннем дворе.

Связали руки и втолкнули в «комнату смерти». Палач опустил на шею женщины нож гильотины. Работал он сдельно. За каждую голову получал восемьдесят рейхсмарок. С подручными рассчитывались не деньгами, а папиросами. Восемь штук за казнённого.

На кладбище Сент— Женевьев установлена плита. Условное надгробие убиенной Веры Аполлоновны Оболенской. Однако её тела там нет. Никто не знает, где княгинюшка обрела покой, на самом деле.

***

Племянница молчала. Шмыгала носом и тыкала пальчиком в смартфон. Затем подняла голову с глазами полными слез, через силу проговорила:

— Посмотри.— Протянула гаджет.

На экране светились буквы:

"Французское правительство наградило княгиню Оболенскую орденом Военного креста, медалью Сопротивления и орденом кавалера Почётного легиона с пальмовой ветвью."

В 1965 году руководство Советского Союза также наградило подпольщицу орденом Отечественной войны первой степени.

***

— Дядя, а как же муж, Николай? Выжил или тоже под гильотину?— вытирая глаза, поинтересовалась племяшка.

— Князя Николая, отправили в концентрационный лагерь Бухенвальд. Однако, выжил. Узнав о смерти возлюбленной, стал священником. Служил настоятелем собора Святого Александра Невского в Париже. Дожил до старости и завещал, чтобы имя его княгинюшки было выбито на надгробной плите.

— И что, исполнили?

— Конечно. На, посмотри. — Я протянул девочке ещё одну фотокарточку.

— А у нас, в учебнике истории, про вторую мировую войну мало чего сказано, — преодолевая комок в горле, сообщила племянница.

— У вас всегда под рукой интернет, — парировал я.

— У меня есть ты! — Племяшка соскочила с дивана и чмокнула в щеку.

— Можно я возьму её фотографию? На память! И не дождавшись ответа стала фотографировать княгинюшку, мгновенно отправляя изображение по многочисленным электронным адресам.

рис. Соколовой Дарьи, 9 лет

К светлому празднику Пасха

Ольга Севостьянова

Бабочка (День Святого Духа)

 

Трёхлетняя внучка Соня приехала ко мне в гости. Она бежит по подъезду и ещё снизу начинает кричать:

• Ба-буш-ка! Смотри… У меня сачок… Бабочек ловить буду…

Она подбегает к раскрытой двери, у которой я её жду, и протягивает мне сачок.

• Хороший сачок, – радуюсь я. – У меня в детстве такой же был…

Теперь у нас с ней две ценные вещи: её сачок и мой калейдоскоп. В детстве калейдоскоп казался мне настоящим чудом. Там и цветы, и бабочки, и разные неземные узоры, которые можно разглядывать часами. Я так часто вспоминала об этом, что на шестидесятилетний юбилей попросила подругу подарить мне… калейдоскоп. Она, конечно, удивились, но купила. И теперь я иногда беру его в руки – и кручу, кручу, кручу… Очень успокаивает. А когда ко мне приезжает Соня, у меня появляется конкурент. Он нам только двоим и нужен. А теперь, значит, у нас ещё сачок один на двоих завёлся.

• Ба! А ты ловила бабочек? – тормошит меня внучка.
• Конечно, ловила. Когда маленькая была…

…Когда я маленькая была, у меня тоже бабушка была. И она часто мне историю про бабочек рассказывала. Когда погибли её близнецы, Ванечка и Валечка, – к ней две красивые бабочки прилетали. И она сразу поняла, что это они – души её детей…

И теперь всю жизнь у меня сжимается сердце, когда летним днём в комнату залетает бабочка. Как будто это чья-то душа. Есть, есть в них какая-то тайна, в бабочках… Как в распускающемся на глазах цветке. Да они и похожи на цветы. Только летающие.

• Бабушка! Мы с мамой пойдём на полянку – и я самую красивую бабочку поймаю. Соня бегает по квартире и показывает, как она будет её ловить.
• Да угомонись уже… – смеюсь я. – Сейчас всё тут снесёшь сачком… Это ведь не полянка, а комната… Здесь бабочки не водятся…
• А где они водятся? На небе?..
• Ну конечно, на небе… Где же им ещё водиться, бабочкам… – задумчиво отвечаю я, вспомнив историю, которая случилась со мной несколько лет назад.

…Это было в День Святого Духа, на следующий день после Троицы. Церковь благоухала неповторимым ароматом свежескошенной травы. Я нашла укромный уголок и стояла там, опустив глаза вниз. На душе у меня был такой покой, какой бывает только во время Литургии. Служба шла своим чередом.

• Паки и паки миром Господу помолимся… – возглашал диакон.
• Господи, помилуй! – пел хор.

Храм, в который я тогда приехала, находится в потаённом месте, скрытом от человеческих глаз. Сюда не протоптаны паломниками тропинки, здесь не собираются толпы людей в поисках чуда. Это заповедное место, затерявшееся среди безбрежных лесов и полей древней Владимирской земли.

Бабочка. Рис. Александра Фадина

А двести лет назад здесь было довольно людное место, окружённое множеством деревень. В имении князя Н.И. Салтыкова был ухоженный липовый парк, два пруда с каскадами, а в оранжерее выращивались персики, которые возили на продажу в Москву.

Обезлюдевшая ныне деревня называется Снегирёво. Как белый корабль, устремлённый в небо, одиноко и недвижно стоит здесь пятипрестольная Крестовоздвиженская церковь. После революции она одна здесь и осталась. И долго, разорённая, стояла посреди поля, пока в середине 90-х сюда не пришли монахини Свято-Успенского монастыря.

Храм этот с большими арочными окнами так высок, так воздушен, что кажется, будто он вот-вот взлетит. Один из престолов церкви был возведён в честь Сошествия Святого Духа. И в тот памятный день здесь отмечали престольный праздник.

• Господи, помилуй! – пел хор.
• Господи, помилуй! – шёпотом вторила я.

И вдруг заметила, что внизу, на траве, прямо у меня под ногами, сидит неподвижно с серыми сложенными крыльями большая бабочка.

«Откуда она тут взялась? – удивилась я. – Ведь я, наверное, уже полчаса неотрывно смотрю на это место… Надо её на улицу, что ли, отнести, чтобы не затоптали?..»

Я наклонилась, осторожно подняла бабочку и посадила себе на ладонь. Она тут же распахнула крылья – и я изумлённо ахнула. Она оказалась большая, на всю ладонь, и была красива необыкновенно. Будто из райского сада прилетела! Это нижняя часть крыльев была у неё однотонно-серая, а верхние были расписаны всеми красками. Мне хотелось показать её всем:

«Смотрите, какое чудо!» Но вокруг меня никого не было, как будто это чудо было только моё, личное. Я стояла не шелохнувшись. И бабочка тоже сидела на моей ладони не шелохнувшись. Началась Херувимская песнь.

• Иже Херувимы, – пел хор, – тайно образующее и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающее, всякое ныне житейское отложим попечение…

Когда Херувимская закончилась, бабочка снялась с моей ладони – и полетела высоко-высоко. На небо! Я провожала её глазами. И там, под самым куполом храма, она исчезла в потоке света так же неожиданно, как и появилась.

До конца Литургии я находилась в каком-то блаженном оцепенении. А после службы всем рассказывала про эту чудесную бабочку. Но люди в ответ лишь удивлённо улыбались. И только матушка, игуменья монастыря, заглянула мне в глаза и тихо сказала:

• Это маменькина душа к тебе оттуда прилетала… Вот такое утешение послал тебе сегодня Господь, в День Святого Духа…

…Я не могу пока рассказать Соне про свою бабочку. Между нами очень большое расстояние – 60 лет. Она – на одном краю, а я уже на другом.

Зато она про свою рассказывает мне взахлёб.

• Поймала… Поймала… – восторженно кричит она, вернувшись с прогулки и размахивая сачком. – Очень красивая бабочка! Разноцветная… А на крылышках у неё – будто глазки нарисованы… Мы с мамой на неё посмотрели – и отпустили… И она полетела далеко-далеко… К своим деткам, наверное… На небо... Она ведь на небе живёт?

Конечно, на небе… Где же ей ещё жить, бабочке…